Вера Желиховская о своей сестре Елене Петровне Блаватской
Гостевая книга Заглавная стр.         Ссылки сайта   Архив сайта		Навигационная страничка теософии на сайте Загадки жизни и как теософия отвечает на них Материалы о Теософическом Обществе. Выдержки из книги "Ключ к теософии" Список библиотек с теософ. лит-ой Литература (по авторам) на сайте
Ссылки на ресурсы о теософии:     dreamer.ru

I

     Елена Петровна Блаватская, урожденная Ган [фон Роттенштерн-Ган], более известная у нас в России под литературным псевдонимом Радды Бай, под которым в восьмидесятых годах [девятнадцатого века] писала свои талантливые очерки об Индии,<1> была необычайным явлением даже в наш век, освоившийся с необыкновенными личностями. В России ее деятельности и ученых трудов ("Разоблаченная Изида", "Тайная доктрина", "Ключ к теософии", "Голос безмолвия", "Драгоценные камни Востока", "Теософский словарь") и разнообразных статей в ее лондонском журнале "Lucifer", в индийском "The Teosophist" и множестве английских и французских изданий, почти не знают. Для нас, русских людей, они представляют лишь внешний интерес, как замечательное умственное движение, возбужденное во всем мире русской женщиной, без всяких на то средств, кроме своего ума, громадных знаний и необычайной силы воли. Того нравственного значения, за которое ее прославляют на Западе, провозглашая борцом за жизнь загробную, за главенство в человеческом бытии духа, за ничтожество плоти и земной жизни, данных нам лишь как средство усовершенствования бессмертной души нашей, как противницу материализма и поборницу духовных начал в человеке и природе, -- в России она иметь не может. Она могла приобрести такое значение и влияние на умы человеческие лишь там, где потрясены устои христианства, либо где они совсем неведомы. Мы же, ее соотечественники, не погрязшие, благодарение Богу, в нелепице западного материализма, можем только воздать должное ее уму и знаниям вообще, а затем ее литературному таланту, хотя бы в той мере насколько он проявился в нашей русской прессе.

     Елена Петровна была дочерью известной русской писательницы, Елены Андреевны Ган, урожденной Фадеевой,<2> когда-то названной Белинским "русской Жорж Санд". Отец Елены Петровны, командуя батареей конной артиллерии, вел военную, кочевую жизнь, отразившуюся на раннем воспитании девочки. Когда, по смерти матери, ее родные, Фадеевы и Витте, взяли сирот к себе на воспитание, Елена Петровна никогда не могла привыкнуть к обычному распределению занятий с учителями и гувернантками, которых постоянно приводила в отчаяние непокорностью рутине и в восторг остротой ума и способностей, в особенности филологических и музыкальных. Все свойства ее характера отличались решительностью и более подходили бы мужчине, чем женщине. Энергия никогда не покидала ее в трудностях и опасностях необычайной жизни ее. С детства у нее была страсть к путешествиям, к смелым предприятиям, к сильным ощущениям. Она никогда не признавала авторитетов, всегда шла самостоятельно, сама себе прокладывая пути, задаваясь независимыми целями, презирая условия света, решительно устраняя стеснительные для ее свободы преграды, встречавшиеся на пути... В семнадцать лет она вышла самовольно замуж за человека, годившегося ей в отцы, и через несколько месяцев, не задумываясь, его бросила, уехала неведомо куда и почти десять лет исчезала так, что даже родные годами не знали о ее местопребывании...

     Близким своим она сознавалась, что затем только и обвенчалась с Н. В. Блаватским,<3> чтобы "быть свободной" от контроля родных.

     Большую часть молодости Блаватская провела вне Европы; несколько лет жила в северной Индии, изучая языки, санскритскую литературу и те отвлеченные знания, которыми славятся индийские раджа-йоги,<4> и за которые впоследствии ей пришлось много поплатиться. Слишком усердные последователи, прославляя ее какой-то чародейкой, дали повод врагам упрекать ее в обманах и называть шарлатанкой...

     Соскучившись по своим родным, Блаватская возвратилась в Россию ровно через десять лет, в 1859 году. Сначала она приехала ко мне, сестре своей, и отцу нашему в Псковскую губернию, а потом к родным матери в Тифлис. Она возвратилась из своих странствий человеком, одаренным исключительными свойствами и силами, проявившимися немедленно и поражавшими всех ее окружающих. Она оказалась сильнейшим медиумом, состояние, которое она впоследствии сама сильно презирала, считая его не только унизительным для человеческого достоинства, но и очень вредным для здоровья. Позже ее психические силы, развернувшись, дали ей возможность подчинить своей воле и контролировать внешние проявления медиумизма. Но в 27 лет они проявлялись помимо ее воли, редко ей повинуясь. Ее окружали постоянные стуки и постоянные движения, происхождение и значение которых она тогда еще не умела объяснить...

     -- Сама не знаю, что за напасть такая! -- говорила она. -- Пристала ко мне какая-то сила, из Америки ее вывезла. Мало того, что кругом меня все стучит и звенит, но вещи движутся, подымаются без толку и надобности... Да и кроме того, осмысленные проявления выказывает: в разговоры стуками мешается и на вопросы отвечает, и даже мысли угадывает. Чертовщина какая-то!

     Тогда американские теории, завезенные на практике в Петербург Юмом, уже всем были известны. Тем не менее, мало кто имел в России случай видеть медиумические проявления на деле.

     Удивительные свойства Блаватской наделали такого шуму в Пскове, что и поныне, более чем 30 лет спустя, старожилы помнят ее кратковременное в нем пребывание.

     В особенности, поражали осмысленные ответы на задуманные вопросы; такое всезнание сил, орудовавших вокруг Блаватской, и в то время уже дало ей прозелитов из среды завзятых скептиков, гораздо более, чем движение неодушевленных предметов и постоянно видимые ею "тени", которые она описывала, тени, оказывавшиеся верными портретами умерших лиц, которых она сама никогда не знала, но присутствовавшие узнавали постоянно по ее описаниям.

     Скоро Псков и отчасти Петербург, как позже и весь Кавказ, заговорили о "чудесах", окружавших Блаватскую. На нее приезжали смотреть как на диво, ее атаковали письмами и просьбами и самыми нелепыми требованиями, которым она благодушно подчинялась, позволяя себя связывать, класть на мягкие подушки и принимать всякие меры к предупреждению обмана. Что не мешало отнюдь всему вокруг нее звонить, стучать и ходуном ходить. Эти проявления всегда бывали, даже во время сна и болезненного беспамятства Елены Петровны.

     В особенности не стало границ толкам, когда с помощью ее "духов" (так называли все эти проявления) был открыт убийца, совершивший преступление в окрестностях нашей деревни, села Ругодева, где мы проводили лето. Ее духи прямо назвали имя преступника, деревню и дом мужика, где он скрывался, недоумевавшему становому, который тотчас туда поскакал и там действительно нашел его и арестовал.

     С ужасом и презрением к своему тогдашнему "бессмысленному, непроизвольному медиумизму" вспоминала впоследствии Елена Петровна об этом времени. Через несколько лет она совершенно покорила своей воле эти силы, вредные свойства и нечистое происхождение которых она определяет в сочинениях своих с полной уверенностью в своей правоте, хотя мотет быть и ошибочно. На следующий год Блаватская уехала в Тифлис. По дороге, именно в Задонске, у обедни, ее узнал преосвященный Исидор, бывший экзарх Грузии, впоследствии митрополит С.-Петербургский, находившийся проездом из Киева. Он знал ее еще в Тифлисе и прислал служку звать ее к себе. Преосвященный расспрашивал ее ласково, где и как она странствовала, куда едет и пр. Заметив вскоре окружавшие ее феномены, владыка обратил на них внимание. С большим интересом расспрашивал, задавал вопросы мысленно и, получив на них толковые ответы, был еще более изумлен...

     На прощание он благословил ее и напутствовал словами, которые навеки остались ей памятны и дороги как мнение об исключительном даре ее просвещенного иерея православной церкви. Он сказал: "Нет силы не от Бога! Смущаться ею вам нечем, если вы не злоупотребляете особым даром, данным вам... Мало ли неизведанных сил в природе? Всех их не дано знать человеку, но узнавать их ему не воспрещено, как не воспрещено и пользоваться ими. Он преодолеет и, со временем, может употребить их на пользу всего человечества... Бог да благословит вас на все хорошее и доброе".<5>

     Е. П. Блаватская прожила на Кавказе (где протекала ее ранняя юность) еще года четыре. Ее талантливая, подвижная натура постоянно требовала новой деятельности, новых интересов и занятий. Довольствоваться обычной, заурядной средой, бесцветным существованием большинства женщин ей было немыслимо. Она искала целей разнообразных, как рыба ищет воды, а вольная птица -- воздушной шири, без пределов и препон ее своеобразному полету.

     Она всю жизнь, можно сказать, металась, разыскивая что-то, стараясь выбиться на вольный свет из уз и оков, ее стеснявших. Всегда неудовлетворенная, она хваталась за то и другое и, вновь обманутая надеждой, бросала начатое предприятие и стремилась в погоню за новой приманкой.

     Эти стремления к неведомому, долго не дававшемуся ей, чему-то отвлеченному, неуловимому, к ей самой непонятной вначале задаче, выполнение которой лежало на ней тяжелым и требовательным сознанием возложенного на нее долга, -- прекратились лишь с появлением на ее горизонте интересов, возбужденных теософским учением.

     Тогда она сразу остановилась, как блуждавший корабль, нашедший, наконец, верную пристань, останавливается и уверенно опускает свой якорь. Этому делу она была верна всю жизнь. Она отдала ему здоровье, время и всю душу, в нем узнав, наконец, то дело, которому была предназначена, в котором, ей казалось, она нашла достойную всех усилий цель: распространение между людьми всех сословий и рас веры в единство духовных сил человечества, в познание теософии -- древнейшей религии разума.

     -- Идеалы и вера почти везде утрачены! Лженаука их уничтожила, -- говорила она. Люди нашего века требуют научного оплота, научных доказательств бессмертия духа: древняя эзотерическая наука -- Аумная религия -- как называли ее наши православные отцы церкви (от санскритского корня слово Аум -- Высшая Сила) -- даст им их!

     Но все это пришло гораздо позже. Всю молодость Елена Петровна бросалась из места в место, от одного дела к другому, не находя занятия по душе. Надо принять во внимание, что в те годы женская деятельность была явлением не столь обычным, как ныне, но она не держалась рутины и умела преодолевать препятствия.

     Она была великая искусница в рукоделиях, умела прекрасно делать искусственные цветы; одно время у нее была целая мастерская, и дела шли очень успешно. Потом она занималась торговлей в более обширном смысле: сплавом леса, орехового наплыва за границу. Для чего даже переселилась в Мингрелию на берега Черного моря.

     Еще позже она занялась каким-то дешевым способом добывания чернил. И это у нее спорилось недурно. Впоследствии она перепродала его.

     В 1864 году она снова уехала на юг России, потом в Грецию и, наконец, в Египет. Там она, еще не дойдя до заключений о зловредности спиритических занятий, очень увлеклась составлением местного общества спиритов, во время сеансов которого происходили замечательные явления, засвидетельствованные не раз местными газетами.

     Для близких ее этот период пребывания Блаватской в Каире ознаменовался первым проявлением ее способностей видеть умерших в самый день их кончины, что в последующей жизни с нею бывало постоянно. Никто почти в семье или из ее близких не умирал за тысячи верст от нее для нее неведомо: она всегда видела их и в тот же день писала об этом явлении своим, осведомляясь о подробностях смерти.

     "Правда ли, что безрукий Петр умер?" -- писала она мне, ничего еще не знавшей о кончине этого слуги семейства нашей матери, на другой день после события. -- "Я видела его... Представь себе, у одной нашей англичанки, медиума, писавшей карандашом на гробнице фараона, вдруг появились фразы на языке, которого никто из ее спутников прочесть не мог. Я была в стороне и подошла как раз вовремя, чтоб помешать исполнению их намерения бросить исписанную непонятными каракулями бумажку и прочесть на ней следующее русское послание ко мне: "Барышня! Барышня! Помогите! Помолитесь обо мне! Пить хочу! Мучаюсь!.." По самому названию (барышня) я догадалась, что это пишет кто-нибудь из Фадеевских наших людей и сама взяла карандаш..."

     Писавший назвался Петром Кучеровым; объявил ей, что умер накануне, в богадельне, куда я поместила его вместе с его братом, когда эти люди остались беспомощными инвалидами после смерти старших членов семьи Фадеевых и отъезда из Тифлиса. Петр объяснил ей, что и брат его недавно умер, и все это оказалось вполне, число в число, верно. Этот бедный человек был при жизни горький пьяница и, если верить показаниям его, по смерти был наказан мучительной жаждой, воздаянием за свой грех.

     После сеанса Елена Петровна видела его самого и подтвердила это в том же письме, которое она писала в Египте, тогда как человек этот умер накануне в Тифлисе. Надо сказать, что и телеграфов тогда еще на Кавказе не было, если бы и вздумалось кому-либо ими воспользоваться для таких, никому неинтересных сообщений.

II

     В 1873 году Е. П. Блаватская уехала в Америку. Англичанин Синнет, ее биограф, в книге "Случаи из жизни мадам Блаватской", утверждает, что у нее уже и тогда "были постоянные психические сношения с ее учителями оккультизма в Тибете и на Цейлоне", что, послушная только их велениям, она всегда готова была к переездам из страны в страну... Прав ли он? Зависит от мнений верующих или скептиков. Но факт тот, что едва она попала в этот рассадник спиритизма, где уже в то время проявлялись феномены материализаций, как все ее письма переполнились скорбью и негодованием по этому поводу. Посещение ею "Коттеджа Вермон" братьев Эдди, о которых полковник Г. С. Олькотт<6> написал целую книгу под заглавием "Люди с того света",<7> кажется было последним камнем на весах мнения Блаватской о спиритизме. Она начала писать статью за статьей в американских журналах, указывая опасность медиумизма. Письма ее переполнились раздражением против злоупотреблений спиритов силами и здоровьем медиумов и людским суеверием.

     У братьев Эдди Елена Петровна впервые встретилась с ярым спиритом, полковником американской службы, сражавшимся за свободу невольников, Генри С. Олькоттом, и скоро успела привлечь его к своему мнению. Оба ярые противники материализма, они не отрицали пользы, принесенной огрубевшему в безверии миру неожиданным вторжением в него спиритизма, но находили, что роль его должна ограничиться обращением общества к вере в "нечто, не снившееся нашим мудрецам", но не ввергать их в другую крайность, -- в суеверие и "в вызывание дурных сил, иначе говоря, в черную магию..."

     "Какие мы спириты, Бог с вами!" -- писала она своим родным. -- "Если я примкнула к создающемуся здесь Теософскому обществу -- ветви индийского Арийского братства, -- то именно потому, что они честно борются с предрассудками и с злоупотреблениями лжепророков буквы, жрецов Калхасов, и с бреднями спиритов. Мы, пожалуй, спиритуалисты, да и то не на американский, а на древнеалександрийский лад..."

     Вскоре в американских газетах стали появляться похвалы ее статьям. Разбор ее печатной полемики с профессором Гексли, проповедником материализма, наделал шуму. В то же время она задумала писать свой первый ученый труд "Разоблаченную Изиду". В письмах же ее начали все чаще и решительнее появляться намеки, что не ей принадлежит то, что она пишет; что сама она не понимает, что с ней творится. Но для нее вполне очевидно, что говорит она и пишет об ученых и отвлеченных предметах не сама от себя -- потому, что она в них "ни бельмеса не понимает", -- но внушает ей и "диктует некто знающий все".

     Эти странные проявления неведомо откуда в сорок лет осенивших ее научных знаний, в соединении с такими необычайными указаниями на какое-то "вселение", очень тревожили близких Е. П. Блаватской... Они, одно время, положительно опасались за ее рассудок.

     "Скажи мне, милый человек", -- писала она тетке своей,<8> -- "интересуешься ли ты психо-физиологическими тайнами? А ведь все это для любого физиолога удивительная задача. У нас в Обществе есть очень ученые члены (например, профессор Уайлдер, археолог-ориенталист), и все они являются ко мне с вопросами и уверяют, что я лучше их знаю и восточные языки, и науки, как положительные так и отвлеченные. Ведь это факт, а против факта, как и против рожна, не попрешь!.. Так вот скажи ты мне, как могло случиться, что я до зрелых лет, как тебе известно, круглый неуч, вдруг стала феноменом учености в глазах людей действительно ученых?.. Ведь это непроницаемая тайна!.. Я -- психологическая задача, ребус и энигма для грядущих поколений, сфинкс!.. Подумай только, что я, которая ровно ничего не изучала в жизни, я, которая ни о химии, ни о физике, ни о зоологии -- как есть понятия не имела -- теперь пишу обо всем этом диссертации. Вхожу с учеными в диспуты и выхожу победительницей... Я не шучу, а говорю серьезно: мне страшно, потому что я не понимаю, как это делается!.. Все, что я ни читаю, мне кажется теперь знакомым... Я нахожу ошибки в статьях ученых, в лекциях Тиндаля, Герберта Спенсера, Гексли и других... У меня толкутся с утра до вечера профессора, доктора наук, теологи. Входят в споры -- и я оказываюсь права... Откуда же это все? Подменили меня, что ли?"

     В то же время она присылала вырезки из разных газет, которые подтверждали ее словесные и печатные победы над различными авторитетами и, кроме того, возвещали свету массу таких невероятных фактов об оккультных свойствах и феноменальных способностях основательницы Теософского общества, что людям здравомыслящим было невозможно им верить. "Феномены" -- попросту чудеса, которые в целых книгах расписывают приверженцы ее, Олькотт, Джадж,<9> а впоследствии Синнет и многие другие, -- вместо славы доставили Блаватской только горе и обвинение в шарлатанстве и обманах. Воистину услужливые друзья оказались опаснее врагов. Они только возбудили недоверие к своему учению и его представительнице, прославляя то, что она сама всегда презрительно называла "psychological tricks" ("психологическими фокусами"), известными в Индии сотням тысяч людей...

     Враги, которых, понятно, у нее было множество, воспользовались неосторожностью приверженцев Блаватской, обвиняя ее в "этих фокусах", тогда как если б о них никто и не знал, это нисколько не повредило бы ее делу и уж никак не уменьшило бы достоинств ее сочинений. О них нет двух мнений: и друзья и враги сходятся в признании их гениальности. Первый ее капитальный труд "Разоблаченная Изида" вызвал сотни лестных отзывов в американской, а позже и в европейской прессе. Мало русских людей читали эти два толстейших тома с целыми колоннами ссылок мелкого текста на писателей всех стран.<10> Но тем знаменательнее факт, как удивительно сошлись мнения об этом классическом сочинении Блаватской двух выдающихся российских деятелей: архиепископа армянского преосвященного Айвазовского<11> и нашего талантливого писателя Всеволода Сергеевича Соловьева. Первый, как только прочитал "Разоблаченную Изиду", а заодно и книгу Синнета "Оккультный мир", изобилующую рассказами о "феноменах", тотчас написал мне, что, по его мнению, "большего феномена, чем появление такого сочинения из под пера женщины -- и быть не может"; а второй (г. Соловьев) пишет от 7 июля 1884 года из Парижа почти в тех же выражениях: "Читаю вторую часть "Изиды" и совершенно убеждаюсь, что это феномен!"<12>

     По нашему и этих двух свидетельств для нас, русских, достаточно, чтоб доказать, что книга эта имеет неопровержимые достоинства.

III

     Россия вступила в войну с Турцией, и не стало покоя Елене Петровне. О! какие разгромные статьи писала она в американские газеты в конце 1876 и в течение всего 77 года, направленные против иезуитства католиков, выраженного во враждебных антиславянских выпадах папы. Как она болела душой, каждым фибром, каждой каплей своей русской православной крови за кровь своих соотечественников. Письма ее того времени не чернилами, а кровью и слезами писаны.

     Она делает великолепный перевод на английский язык тургеневского стихотворения "Виндзорский крокет", и его публикуют сразу в нескольких газетах. Ей не дают покоя ньюйоркские поляки своими антироссийскими выходками. Появление же в печати пресловутой папской речи, в которой говорится о том, что "чем скорее будет подавлена схизма, тем лучше", и что "рука Божия может руководить и мечом башибузука", -- повергло ее в жар и недомогание.

     Оправившись, она разразилась рядом таких язвительных статей, обличающих папу и его "благословение турецкого оружия", что нью-йоркский нунций счел благоразумным вступить с ней в переговоры и прислал парламентера. Но тот, разумеется, не был принят, а следующая статья Елены Петровны еще расцветилась описанием этого визита "доморощенного" иезуита... Среди постоянного беспокойства за исход войны, за своих близких,<13> в которых она принимала участие, Блаватскую даже не радовал громкий успех ее книги, лестные отзывы о ней таких ученых мужей, как Уильям Джон Дрейпер и Альфред Рессел Уоллес... Последний в своей рецензии на "Изиду" писал: "Я поражен вашей эрудицией", -- восклицает этот соперник Дарвина, -- "положительно, вы открыли мне новый непредвиденный мир с точки зрения, которая объяснила мне многое доныне непонятное..."

     Этой осенью Блаватская несколько раз была встревожена видением двоюродного брата, Александра Витте (в то время майора Нижегородского драгунского полка), в крови, с перевязанной головой. К несчастью видение это оказалось пророческим. 2 октября 1877 года он просто чудом спасся от гибели. Но при этом был контужен в голову так сильно, что едва не умер. Контузия оставила роковые последствия -- вечные головные боли -- осложнившие через несколько лет болезнь, от которой А. Ю. Витте и скончался в 1884 году.

     Несказанно радовали Елену Петровну победы русского оружия, за которыми она пристально следила; гораздо больше, чем ее собственные успехи. Это явствует из ее писем в Россию. Взятие Плевны, например, подвигло ее на восторженно-радостное послание к родным; тогда как присланный в то же время из Англии диплом, присваивающий ей почетное масонское звание, вызвал лишь умеренное удовлетворение и шутливое замечание в письме:

     "Слушайте, братцы!" -- пишет она. -- "Довожу до вас курьез: английские масоны, главой коих является сам принц Уэльский, прислали мне диплом за мою "Изиду"... Я, значит, нынче -- "таинственный масон"!.. Того и жду, что за добродетели мои меня в папы римские посадят... Посылаю вырезку из масонского журнала. А орден очень хорош -- рубиновый крест и роза".

     Еще до европейских масонов диплом на членство на санскритском языке с изображением браминских символов прислала ей старейшая в мире (еще дохристианская) ложа Бенаресского общества Сат-Бай.

     Вскоре после заключения мира с Турцией Елене Петровне Блаватской пришлось волей-неволей принять американское гражданство. Один американец, умирая, завещал ей свое имение. Для получения его ей было необходимо выполнить простую формальность, но это ужасно взволновала ее.

     "Только что вернулась из верховного суда, где принимала присягу в верности Американской республике", -- писала она. -- "Теперь я равноправная с самим президентом Соединенных Штатов гражданка... Это все прекрасно: такова моя оригинальная судьба. Но до чего же противно было повторять за судьей тираду, которой я никак не ожидала, -- что-де, я, отрекаясь от подданства и повиновения императору Всероссийскому, принимаю обязательство любить, защищать и почитать единую конституцию Соединенных Штатов Америки... Ужасно жутко мне было произносить это подлейшее отречение!.. Теперь я, пожалуй, политическая и государственная изменница?.. Нечего сказать!.. Только как же это я перестану любить Россию и уважать государя?.. Легче языком сболтнуть, чем на деле исполнить".

     И точно, всю жизнь она, какой была горячей патриоткой, такой и осталась. Приняв гражданство, она еще долго продолжала, как и во все время войны, присылать деньги на русских раненых, и даже первые выручки, полученные за "Изиду", пошли на ту же цель. Все, что получала она в то время за статьи в русских газетах, все шло целиком на Красный Крест и на бараки кавказских раненых.

IV

     Весной 1878 года с Е. П. Блаватской случилось странное происшествие, она неожиданно упала в обморок, продолжавшийся несколько дней. Ее сочли умершей и собирались хоронить, когда из Индии была получена Олькоттом телеграмма от того человека, которого она считала внушителем всех своих знаний и называла "Учителем". Он писал: "Не бойтесь, она не умерла и не больна, но заработалась. Тело ее требовало отдыха. Будет здорова". По истечении пяти суток Блаватская пришла в себя и действительно оказалась совершенно здорова.

     После этого руководители Теософского общества, оставив его в Америке на попечение м-ра Джаджа (который и поныне является его американским главой), собрались и переехали в Индию. Они мотивировали свой исход желанием более углубленно изучать санскрит и на месте принять участие в совместной работе над восстановлением первобытных верований индусов с ученым проповедником Даянандом Сараcвати -- великим реформатором, прозванным "индийским Лютером". Даянанд проповедовал единобожие по Ведам, священным книгам буддизма, писанным в древние времена, когда еще религия не была искажена многобожием, измышленным браминами, превратившими чистое и нравственное учение Будды в пеструю мифологию.

     Теософское общество задалось тремя следующими основными целями:

     1) основание всемирного Братства без различия вероисповеданий, рас и происхождения. Члены его обязались постоянно стремиться к нравственному самоусовершенствованию и посильной помощи своим ближним -- как духовной, так и материальной;

     2) содействие в распространении арийских и других восточных языков, наук и знаний;

     3) изыскания в области сокровенных законов природы и психических сил человека.

     Из трех этих задач лишь первая обязательна для всех; выполнение же второй и третьей предоставляется на добрую волю членов.

     17 февраля 1879 года Блаватская и Олькотт достигли берегов Индии.<14> На пристани в Бомбее братство Арья Самадж приготовило им торжественную встречу, с музыкой, цветами и слонами.

     Вот отрывок из ее письма к родным, в котором она с присущим ей юмором повествует об этой встрече:

     "Меня и смех и злость разобрали, как подплыл к пароходу баркас, украшенный цветами, и лодки с музыкой. Опутали нас гирляндами так, что Олькотт стал похож на карнавального boeuf gras [откормленного быка], а я на шарообразный рассадник лилий и роз, и с музыкой провезли на баркасе к пристани. Там новое удивление! Встретили нас местные танцовщицы, чуть не совсем голые, окружили, все время бомбардируя цветами, и провели... вы думаете к экипажу?.. Как же! -- к белому слону... Господи! Что только стоило мне влезть по рукам и спинам голых кули<15> на эту громадину. Чуть я не вывалилась из павильона на спине его, когда слон вставал... Других "счастливцев" усадили просто в паланкины, а меня с Олькоттом повезли под бубны, литавры и радостные выкрики, как обезьян на показ, в помещение Арья Самадж".

     Закипела неустанная работа. Олькотт все больше разъезжал, а Елена Петровна писала, по одиннадцати часов в сутки не разгибаясь работала. Она писала в местные газеты, посылала корреспонденции во все страны света и готовила материалы для задуманного ею журнала "Теософист".

     Британские власти заподозрили их было в зловредных намерениях: в шпионаже, в пропаганде русского влияния. За ними установили полицейский надзор; их письма вскрывались, на них косо смотрели... Блаватская выходила из себя! Писала негодующие письма друзьям своим в Лондон. Многие влиятельные лица обрушились газетными статьями и письмами на местные бомбейские власти в их защиту.

     Решающую роль во всем этом деле сыграло письмо, адресованное лорду Литтону (вице-королю Индии) лордом Линдсеем, членом Королевской академии наук, президентом лондонского Астрономического общества.

     "Ваша полиция осрамилась!" -- писал он, -- "я сам член их Общества, так вы, пожалуй, и меня за агитатора сочтете, если я приеду в Бомбей?.."

     Заступничество подействовало. Полицейский надзор был снят, но осталось несмываемое пятно. И по сей день враги Теософского общества и Е. П. Блаватской лично то и дело укоряют ее в шпионаже.

     Несмотря на предубеждение англо-индийских властей против основательницы Теософского общества, зиждущегося на ее русском происхождении, к тому же не скрывающей своего патриотизма,<16> она все же сумела завоевать надлежащее ей положение и приобрела многих друзей в среде литераторов и др. лидеров, формирующих общественное мнение.

     Вскоре ее стали приглашать на рауты, обеды и на пикники в местные дачные места: Симл, Отакамунду и тому подобные гористые районы. Она очень тяготилась обязательными выездами, отвыкнув от общества и туалетов, да еще в условиях нестерпимой тропической жары и предельной занятости. Ради пользы дела приходилось терпеть определенные неудобства, уступая настояниям "друзей", пускать в ход "естественные феномены" -- для привлечения внимания профанов к действительности "оккультных сил" -- и все это ради пропаганды Общества... Местные газеты<17> подхватывали россказни "очевидцев" на лету, прославляя "чудеса проповедницы теософии" и составляя ей репутацию колдуньи, которая шла ей не в прок, провоцируя обвинения в шарлатанстве в ущерб тех истинных заслуг, которые и без того должны были доставить ей известность.

     А тут еще приятель ее, редактор правительственной газеты "Пионер", м-р А. П. Синнет, премного погрешил против Е. П. Блаватской, разумеется, без всякого намерения навредить ей. И, даже, напротив, думая прославить ее такими книгами, как его "Оккультный мир", -- возбуждающими лишь весьма понятное недоверие. По окончании летнего сезона в Симле вновь были подняты враждебные толки, возбужденные статьями "Пионера", описывающими невероятные случаи. Решительнее других поднялись клерикалы, вполне объяснимо относившиеся с неприязнью к простым членам, а тем более к основательнице Теософского общества, пропагандировавшего, как бы то ни было, хоть и весьма нравственное, но не чисто христианское учение. В ход пошли, помимо клеветы о пророссийской агитации, и другие басни порочащие Блаватскую. Самым нелепым было обвинение в самозванстве. Придумали, что настоящая Е. П. Блаватская умерла и похоронена в Адене, а та, которая выдает себя за нее, это не она, а ее горничная... Пришлось прибегнуть ей к свидетельству близких и родных: к дяде ее, генералу Ростиславу Андреевичу Фадееву, и князю А. М. Дондукову-Корсакову, исполняющему в то время обязанности главноначальника на Кавказе. Последний выслал ей свидетельство о том, что муж ее был вицегубернатором в Эривани. Кроме того, он написал ей дружеское письмо, как к старой знакомой.

     Все это было опубликовано друзьями и прозелитами Елены Петровны, но их, понятно, было меньше, чем неприятелей и равнодушных, в которых утверждались неприязненные к ней отношения. И вражда к ней, возбужденная миссионерами-иезуитами и патриотическими фанатиками, увеличивалась по мере того, как возрастала популярность Теософского общества и ширилось влияние его представителей на высшие туземные касты -- на индусов, браминов и сингалезских буддистов, во множестве примыкавших к Обществу.

     Г. С. Олькотт, президент Теософского общества, открыто принял буддизм. Во время их посещений острова Цейлона, сингалезцы каждый раз устраивали им царский прием. Елена Петровна Блаватская всегда настаивала на том, чтобы одним из основных принципов Общества была свобода совести, а именно: равноправие всех религий и самая широкая терпимость его членов к взаимным верованиям и убеждениям друг друга; и этот принцип никогда не был нарушен, хотя из-за этого Теософское общество вынуждено было разойтись со своим патроном, индусским проповедником единобожия Даянандом Сарасвати, вследствие его требования, чтобы в состав Общества входили исключительно буддисты. Тем не менее тяготение в Обществе к буддизму, в особенности в Индии, оказалось весьма велико. Сам его основатель и президент даже составил буддийский катехизис, одобренный для введения во все училища самим Сумангаллой, главным первосвященником на Цейлоне.

     От всех этих беспокойств, вызванных клеветой и всяческими неурядицами, Блаватская нравственно страдала более всех, к тому же на ней сказывались и неподходящие климатические условия, увеличивая ее хронические недуги. Болела она постоянно, а несколько раз так сильно и опасно, что доктора отрекались от нее, решительно приговаривая ее к смерти. Но в этих крайних ситуациях, по свидетельству многих очевидцев, всегда случалось что-либо непредвиденное, возвращавшее ее к жизни в последнюю минуту. Или откуда не возьмись появлялся неизвестно кем присланный туземный знахарь и давал ей неведомое чудодейственное лекарство; или просто приходил спасительный сон, несущий с собой облегчение; или же за нею являлись неизвестные люди и куда-то увозили ее на некоторое время, откуда она приезжала облегченная. Такие случаи засвидетельствованы десятками лиц, в присутствии которых протекала ее болезнь и на глазах у которых она временно исчезала; об этом же свидетельствуют и штемпеля тех писем Блаватской, которыми она извещала о своих неожиданных исчезновениях. Передо мной, например, ее письмо из Мирута в окрестностях Аллахабада, в котором она пишет, что "получила приказание, оставив железные и торные пути, следовать за присланным провожатым через джунгли в священные рощи Деобенда..."

     Следующим письмом сестра меня извещала, что тибетский лама по имени Дебо-Дургай излечил ее в этих "священных рощах".

     "Я была в бреду", -- рассказывает она, -- "не помню, как внесли меня на носилках на огромную высоту. Очнулась я на следующий день под вечер. Я лежала посреди большой, каменной, совершенно пустой комнаты. Вокруг в стенах были высечены изображения Будды; кругом курились какие-то кипевшие в горшках снадобия, а надо мной совсем белый старик-лама делал магнетические пассы".

     Вскоре она снова заснула на целые сутки, и во сне ее спустили обратно с гор и передали на руки друзьям, ожидавшим внизу. Так вся жизнь Е. П. Блаватской была соткана из странностей и необыкновенных происшествий.

V

     Нравственные потрясения всегда отзывались на физическом ее состоянии. Так ранней весной 1881 года она сильно заболела, пораженная и до глубины души потрясенная ужасным происшествием 1-го марта.

     Она писала:

     "Господи! Что ж это за ужас? Светопреставление, что ли у вас?.. Или Сатана вселился в исчадия земли нашей русской! Или обезумели несчастные русские люди?.. Что ж теперь будет? Чего нам ждать?!.. О, Господи! Атеистка я, по-вашему, буддистка, отщепенка, республиканская гражданка, а горько мне! Горько! Жаль царя-мученика, семью царскую, жаль всю Русь православную!.. Гнушаюсь, презираю, проклинаю этих подлых извергов -- социалистов!" "Пусть все смеются надо мной, но я, американская гражданка, чувствую к незаслуженной мученической смерти царя-самодержца такую жалость, такую тоску и стыд, что в самом сердце России люди не могут их сильнее чувствовать".

     Ее журнал "Теософист" вышел в траурной обложке. Это было внимание Олькотта к ее чувствам. Сама она лежала больная...

     Придя в себя, она написала в "Пионер" превосходную статью обо всем, что свершил царь Александр II, и очень была довольна тем, что большинство газет ее перепечатали.

     На выражение некоторыми местными органами удивления по поводу "облачившихся в траур американской гражданки и ее журнала" Блаватская послала коллективный ответ в "Bombay Gazette".

     "Не как русская подданная надела я траур", -- между прочим говорит она в ней, -- "а как русская родом. Как единица многомиллионного народа, облагодетельствованного тем кротким и милосердным человеком, по которому вся родина моя оделась в траур".

     "Этим я хочу высказать любовь, уважение и искреннее горе по смерти царя моих отца и матери, сестер и братьев моих в России!"

     Ей прислали портрет царя в гробу.

     "Как посмотрела я на него", -- пишет она тетке своей Н. А. Фадеевой, -- "верь не верь, должно быть помутилась рассудком. Неудержимое что-то дрогнуло во мне, да так и подтолкнуло руку мою и меня саму: как перекрещусь я русским большим крестом православным, как припаду к руке его, покойника, так даже остолбенела... Это я-то, -- старину вспомнила, -- рассентиментальничалась. Вот уж не ожидала".

     Зимой с 1881 на 1882 год вся индийская теософская община переехала на постоянное место жительства в Адьяр, прелестное местечко в предместье Мадраса. Там Теософское общество купило дом и землю на реке, впадающей в океан, которую Елена Петровна тотчас окрестила на русский лад Адьяркой. Так слывет она и поныне в этой штаб-квартите теософов.

     Тотчас по приезде была особенно торжественно отпразднована седьмая годовщина существования Теософского общества. На эти годовщины всегда бывают в Адьяре съезды делегатов от всех ветвей Общества. Но особенно торжественны и многолюдны они бывают в те годы, где замешано число семь, чрезвычайно почитаемое теософами по своему мистическому, издревле чтимому оккультистами, тайному значению. Все свои начинания, переезды и местожительства они всегда норовят соединить с этим "счастливым" числом.

     Ранней весной 1884 года Олькотт и Блаватская собирались выехать по делам в Европу. Поэтому уже в декабре они двинулись из Адьяра в Бомбей.

     В то же самое время еще раз повторилось явление, не раз уже с нею бывавшее, но всегда поражавшее близких Елены Петровны.

     В Одессе, в конце декабря, скончался ее дядя, Ростислав Андреевич Фадеев. Одновременно с его кончиной она видела его три раза кряду и писала своим:

     "Я еду под гнетом страшного горя: либо родной дядя умер, либо я сошла с ума!.."

     Первые два видения она объяснила сном, но третье не укладывалось в подобное объяснение. Она ехала в Бомбей. Была одна в купе, но не спала, когда вдруг увидела его перед собою, но таким, каким был он двадцать лет тому назад. Она не только его видела, но и говорила с ним...

     Лишь приехав в Суэц, она из газет узнала, что не была жертвой галлюцинации, а точно (как и была в том уверена, хотя и старалась утешить себя предположениями противного) видела самого умершего.

     Таким видениям (доподлинности явлений умерших, по собственной их воле, без всяких вызовов и медиумических вмешательств) она безусловно верила. Да и не могла не верить, наблюдая их на протяжении всей своей жизни.

VI

     Едва сойдя на европейский берег, Е. П. Блаватская была осыпана приглашениями из Лондона, Парижа и Германии, но упорно отказывалась от них, стремясь лишь к одному: устроить свидание с теткой своей Фадеевой и со мной.

     Она писала нам умоляющие письма, призывая нас приехать к ней в гости. Погостив некоторое время в Ницце у леди Кетнесс, герцогини де Помар, председательницы одной из двух парижских ветвей Теософского общества, она в мае переехала в Париж, сняв себе там отдельную небольшую квартирку, где рассчитывала прожить спокойно. Но весть о ее прибытии скоро появилась в газетах, и ее стали осаждать друзья, знакомые, репортеры и просто любопытствующие.

     Желая хоть на время спастись из этого осадного положения, она приняла приглашение своих больших поклонников графа и графини Д'Адемар,<18> живших неподалеку от Сен-Дени, в прелестной вилле возле Энгхьена.

     Там она прожила со всем своим штатом (приехавшим для встречи с нею из Нью-Йорка м-ром Джаджем, со своим секретарем м-ром Бертрамом Китлеем, с брамином Могини Чаттерджи и слугою-индусом) три недели, о которых ее милые хозяева и все находившиеся с нею, теперь, после смерти Елены Петровны Блаватской, вспоминают с величайшим благоговением.<19>

     Отдохнув на вилле Гонзаг, Елена Петровна вернулась в Париж как раз вовремя, чтобы встретить меня и тетку, которым была невыразимо рада. Все шесть недель, что мы у нее гостили, она старалась отделаться от своих многочисленных навязчивых посетителей, но это ей не всегда удавалось.

     В то время ни в Германии, ни во Франции еще не было должным образом организованных филиалов Теософского общества. В Париже, где и поныне нет единого Общества, неукоснительно следующего теориям Блаватской, а лишь несколько разрозненных и враждующих между собой ветвей, несогласие которых приводит в отчаяние строгих членов его в Англии и Америке, тогда и вовсе не было собственных теософов. Было очень много праздно любопытствовавших иностранцев -- по большей части русских парижан; были и французские охотники до сенсаций, а между ними попадались, разумеется, и серьезные люди, ученые профессора и доктора различных наук. Из них самым знаменательным посетителем Е. П. Блаватской был выдающийся астроном и талантливый писатель Камилл Фламмарион. Он просиживал часто целые дни напролет один на один с Еленой Петровной, а иногда являлся с женой и упрашивал Блаватскую поехать к ним, провести у них день.

     Бывало множество так называемых "оккультистов" -- ясновидящих, магнетизеров, чтецов мыслей. Полковник Олькотт, возвращаясь из постоянных своих отлучек в Лондон, целые дни проводил с ними в беседах и присутствуя на сеансах, так как сам он являлся сильным магнетизером, известным многими замечательными исцелениями. В частности он лечил и романиста Всеволода Соловьева, который дивился его силе. Но с еще большим воодушевлением тот восторгался "феноменами", производимыми Е. П. Блаватской: звуковыми, которые были слышны всем, и световыми, постоянно происходившими вокруг нее, но которые видел он один. Г-н Соловьев, впоследствии столь круто изменивший свое мнение о теософии, как и свои взгляды на его провозвестницу, в то время был ярым поклонником и того и другого, предрекая им великую славу. Все это явствует из писем г. Соловьева к Елене Петровне Блаватской и ко мне. Он не только ждал великих благ от покровительства всесильных "Учителей" или махатм -- патронов Теософского общества, но даже состоял в общении с ними: получал письма от раджа-йога Кут-Хуми и видел самого раджа-йога Морию в его астральном теле... Впрочем, он видел однажды и саму Е. П. Блаватскую у себя в комнате, в Париже, в то время, когда она находилась в Индии. Он сам чрезвычайно занимательно рассказывал нам об этом явлении в письме от 22-го декабря 1884 г. Но надо думать, что он увлекся... Такие излишества от людей несдержанных, или же попросту лицемерных, преувеличивавших оккультный дар Блаватской, -- в силу ли особой преданности или по расчету, в ожидании особых благ от дружбы с ней, -- ей только вредили. Но тем не менее всем было очевидно удивительное развитие ее психических свойств: ясновидения, чтения мыслей, видения того, что творилось за тридевять земель от нее. Такого рода духовные феномены беспрестанно демонстрировались ей, гораздо чаще, чем даже звуковые феномены,<20> или проявления животного магнетизма.

     Под последним термином подразумеваются явления, подобные нижеследующему.

     Для демонстрации своих возможностей при большом стечении посетителей попросит, бывало, Блаватская сложить присутствующих руки на руки, горкой. Сама же только рукой проведет по воздуху над этой грудой рук, и все тут же с криком отскакивали в стороны, -- каждому казалось, будто его ладонь пронзало стрелой насквозь, пригвождая его к столу. Точно такое же болезненное ощущение она, по своей воле, могла производить, проводя над каким-либо органом человеческого тела.

     Один старик, магнетизер Зветт, друг и ученик известного оккультиста и мага барона Дюпоте, утверждал, что при "зложелании" таким электро-магнетическим ударом можно нанести ощутимый вред и даже убить.

     Такие "естественные" феномены, как чтение нераспечатанных писем, или же более удивительные происшествия с перемещением портретов раджа-йога Мории и самой Елены Петровны в закрытом медальоне, с которого присутствовавшие не спускали глаз, были много раз описаны в русских и иностранных газетах и журналах. Один особенный случай, засвидетельствованный многими очевидцами, а именно: психометрическое прочтение Блаватской запечатанного письма Е. А. Витте к ее сестре Н. А. Фадеевой и привнесение в него отпечатка теософской звезды, нарисованной красным карандашом на отдельном листе бумаги, очень красноречиво описан г. Соловьевым в статье "Любопытный феномен", напечатанной в журнале "Ребус".<21>

     Как и многие другие в то время, г. Соловьев добивался и жаждал "феноменов", как манны небесной... В Париже Блаватская не имела покоя от его просьб научить производить подобно ей электрические, звуковые и прочие проявления. А когда она уехала в конце июня в Лондон, то он доставал ее и там письмами. И если бы он один! В письме от 7-го июля она пишет своей тетке: "Одолевают меня корреспонденты мои! Просто не знаю, что и делать с никчемными письмами влюбленных в меня людей. На половину, разумеется, я не отвечаю. Но ведь множество таких, которых я и сама люблю и которым бы я желала помочь, как, например, Всеволоду Сергеевичу Соловьеву!.."

     Позже она опять писала из Лондона, жалуясь не столько на недосуг от занятий, как на то, что ее вечно отрывают от дел.

     "Никогда мне и здесь не выздороветь! Это не жизнь, а какой-то безумный чад с утра до ночи. Визиты, обеды, вечера и митинги -- ежедневно!.. Одна Ольга Алексеевна Новикова<22> перевозила ко мне весь сановный Лондон, кроме министра Гладстона, который, по словам "St. James Gazette", "столько же боится меня, как и восторгается мной". Каково? Это уж просто наваждение какое-то! ... 21 июля было собрание в честь основателей Теософского общества в Princes Hall. Разослано было 1000 билетов. Ольга Алексеевна Новикова привезла представителей всех посольств, румынского князя Гику, весь штат своего преданного друга Гладстона и, наконец, Хитрово, нашего генерального консула, приехавшего по делам из Египта. ... Вот картина, которую предоставляю вам вообразить. Зала громадная, дамы в бальных туалетах, парадные костюмы всех наций. Я сижу на подобии трона в балетах в черном бархатном платье, с ненавистным мне хвостом в три аршина, а ко мне то и дело подводят всех желающих со мной лично познакомиться. Представьте себе, в продолжении двух часов пожимать руки и улыбаться 300 леди и джентльменам! Уф!!! ... Государственный секретарь по делам Индии уселся возле меня и комплименты откалывал насчет любви ко мне индусов... я, было, перепугалась, чтоб и тут не приплели политического колорита. ... Кроме всяких европейских notabilities [знаменитостей], напредставляли мне кучу разных черных и желтых принцев: явайских, малайских -- почем я знаю!.. А профессор Крукс с женой поместились за моим креслом, словно адъютанты, и он, то и дело, называет мне своих коллег по Королевскому обществу, знаменитых ученых: физиков, астрономов и всяческих мракологов. ... И вдруг Синнет стал в позу и заораторствовал.

     -- Леди и джентльмены! Вы видите женщину, которая свершила мировое дело. Она одна задумала и выполнила колоссальный план: создание целой армии культурных людей, коих долг бороться с материализмом и атеизмом, равно как и с суеверием и с невежественными толкованиями христианского учения (то есть против 137 сект скакунов, прыгунов, ревунов и тому подобных мракобесов), посрамляющих христианский мир. ... Взгляните, леди и джентльмены культурной Англии, на женщину, доказавшую миру, что может сделать сила воли, неуклонное стремление к заданной цели, к ясно осознанному идеалу!.. Одна, больная, без средств и без покровителей, лишь с помощью своего первообращенного апостола -- полковника Олькотта, мадам Блаватская задумала соединить в одно интеллектуальное целое всемирное братство добровольцев всех рас и всех наций, и вот она выполнила эту задачу! Она осилила равнодушие невежд, сопротивление фанатиков, вражду и клевету осмысленным и энергетическим выполнением своей гуманной миссии... -- и проч., все в таком же духе..."

     Хотя друзья Елены Петровны и надеялись, что здоровье ее поправится в Европе, но она все время болела и в начале августа было опять слегла.

     Случилось это в Кембридже. Ее там чествовали профессора университета. После торжественного обеда был митинг. Блаватская устала страшно и на другой день слегла.

     К счастью тут приехал для свидания с нею, проездом из Америки в Германию, некто г. Гебхард, преданный ей друг и убежденный теософ, как и вся семья его.

     Он ужаснулся ее состоянию и, не долго думая, не жалея никаких средств, сам съездил в Лондон и убедил приехать на консилиум ведущих специалистов, профессоров.

     Доктора тщательно осмотрели ее, возились два часа, ощупывали, остукивали, записывали, совещались и, решив, что во всем организме Блаватской здоров лишь один мозг, предписали, разумеется кроме лекарств, недостижимые для нее средства: отдых, полное спокойствие, приятные развлечения и прочие немыслимые удовольствия, которые доктора вообще любят прописывать пациентам... Были два приемлемых совета: массаж и железистые воды. Их взялся осуществить с предоставлением всевозможного ухода и комфорта г-н Гебхард, но с условием, что она переедет к нему в Эльберфельд, где находились его фабрики шелковых и парчовых материй, и жила вся его семья.

     Разумеется, Елена Петровна согласилась на переезд в этот небольшой, но дивно красивый городок, тем более, что этот добрый и щедрый друг (чтоб не прерывать ее занятий) требовал, чтобы она переезжала к нему со всем штатом индусских и британских секретарей и тех друзей, в доме которых она жила в Лондоне. В то же время полковник Олькотт должен был воспользоваться этим случаем для созыва в Эльберфельде съезда немецких теософов с целью формирования и правильной организации германской ветви Теософского общества.<23> Одним словом, дом Гебхардов в Эльберфельде на многие месяцы превратился в европейский теософский центр, куда к Елене Петровне, усердно лечившейся, съезжались последователи ее учения со всех сторон, не исключая и России, представителями которой были фрейлина У. Н. Глинка, романист Вс. С. Соловьев,<24> Г. А. Цорн и г-жа Гемерлей из Одессы, и оттуда же наезжавшая, единственно ради племянницы своей, а отнюдь не ради теософии, Н. А. Фадеева.

     Почти все гости и все домочадцы г. Гебхарда описывали и устно, и письменно множество произошедших там "феноменов".

     Особого упоминания заслуживают таинственные появления писем махатм<25> Мории и Кут-Хуми, в которых всегда находились прямые ответы на тему разговоров, в данную минуту занимавшую присутствующих...<26> Перечислить все чудеса, описанные лицами, в разное время окружавшими Елену Петровну Блаватскую, невозможно. Да по нашему разумению и совершенно излишне, так как не в них суть и задача ее стремлений. Хотя она сама, и в особенности те, которых она называла своими "Учителями", и прибегали, если верить рассказам ее приверженцев, к фактическим демонстрациям "тайных сил, сокрытых в природе и в духе человека" (как определяют источники этих необычайных проявлений сами   теософы  ). Но они прибегали к ним лишь ради того, чтобы привлечь внимание всеотвергающих материалистов; чтобы заставить их задуматься и понять, что есть силы превыше того немногого, что ведомо человечеству, и возбудить в них желание развить духовную сторону своего бытия через "самосовершенствование".

     В борьбе с материализмом -- с нравственными язвами эгоизма и разврата, порожденными безверием нашего времени, -- а также в посильной помощи нуждающимся и состояла главная и единственная задача трудов Е. П. Блаватской и цель всех последних лет ее   жизни <  .

VII

     Пока основатели Теософского общества находились в Европе, их недруги в Индии не дремали. По инициативе шотландского иезуита Патерсона<27> в Адьяре разыгрался целый заговор. Подкупленная им экономка Блаватской и ее муж, столяр, которые должны были присматривать за вещами и поддерживать порядок в комнатах до ее прибытия, -- люди, которых она буквально спасла от голодной смерти, -- смастерили такую канитель подложных писем и столярных сооружений, будто бы предназначенных для будущих обманов, что они послужили поводом для недоброжелателей к вечной на нее клевете.

     Сколько бы потом ее сторонники ни давали опровержений, как решительно и ясно ни доказывали фальшь и нелепость этих обвинений, показывая всю безответственность действий лондонского Общества психических исследований, напечатавшего свой недобросовестный "отчет", основываясь лишь на показаниях одного человека, не позволившего даже сличить почерк сфабрикованных писем с подлинным почерком Елены Петровны, ничто не помогло снять с нее несправедливого обвинения.

     Почему? Потому, вероятно, что большинство протестов, доказывающих всю несостоятельность обвинений Блаватской в такой, например, глупости, как заказывание обманных потайных сооружений в своем доме во время своего отсутствия, или такой несусветной клеветы, как подлог будто бы ею самою сфабрикованных писем раджа-йогов, писем, написанных на разных языках и присылаемых из всех уголков земного шара и получаемых где бы то ни было как в ее присутствии, так и без нее,<28> -- почти никогда не находили места в сторонних журналах, а почти исключительно публиковались в теософских органах. Отчет же Общества психических исследований (враждебно настроенного к Теософскому обществу), переведенный на все языки, получил широкое распространение.<29> Когда же и где не преобладала клевета и злоба людская над правдой и справедливостью?.. Учением теософов, благотворительными делами Общества, созданного Е. П. Блаватской, ее учеными трудами и ее нравственными устремлениями интересуется избранное меньшинство, а у нас в России и вовсе почти никто. Такими же живыми сенсационными россказнями как воспоминания г. Соловьева о его знакомстве с покойной Е. П. Блаватской, кто не поинтересуется? Кто не посмеется его веселым разоблачениям? А смеясь, кто же станет допытываться до его мотивов? Разбираться, правду ли он говорит?.. Кому какое дело до того, сколько выстрадала Блаватская от таких, в сущности, несостоятельных нападок ее зложелателей. Смех, хотя бы и вызванный ложью, легче распространяется между людьми и лучше запоминается, чем скучная никому неинтересная правда.<30>

     Справедливости ради следует отметить, что в английской, американской и индийской прессе появилось множество опровержений злостной клевете мадрасского миссионерского печатного органа "Христианская коллегия" и фальшивым (может быть и непреднамеренно, а по неопытности следователя, м-ра Ходжсона, -- "одураченного юнца", как его называет журнал "Журнал журналов" м-ра Стэда) донесениям, легшим в основу отчета Общества психических исследований. Тем не менее, вся эта история едва не стоила жизни Елене Петровне. Она решила немедленно возвратиться в Мадрас, хотя доктора предупреждали ее об опасности, которой она подвергалась. Она предпочла рискнуть своим здоровьем, а, возможно, и самой жизнью, лишь бы опровергнуть бесстыдный навет иезуитского журнала, который напечатал, что она "не посмеет возвратиться в Индию", потому что кроме обманов и лжи, которыми она "морочила легковерных, она, к тому же, еще и присвоила кассу самого Теософского общества..."

     Каково было ей, отдавшей все свое личное состояние, все свои литературные заработки на созданное ею Общество, читать такую клевету?

     Разумеется, она тотчас собралась и уже в ноябре снова была в Индии.

     Здесь ряд торжественных встреч убедительно опроверг навет журнала "Христианская коллегия" и отчасти вознаградил самоотвержение Елены Петровны. Учащиеся высших мадрасских учреждений преподнесли ей сочувственный и благодарственный адрес, подписанный восемьюстами студентами, большая часть которых даже не принадлежала к Теософскому обществу.<31> Помимо ее учения, все индийцы благодарны ей за то, что своим влиянием Теософское общество смягчило классовые предрассудки, заставив англичан отбросить свою заносчивость в отношении туземцев, познакомившись ближе через индусскую и буддийскую литературу с их интеллектуальным уровнем развития. Опять-таки, с лучшими произведениями их древней литературы западную Европу познакомили талантливые сочинения и переводы Блаватской. Индийцы это хорошо осознают и вряд ли когда забудут ее имя.

     Но несмотря на утешительные проявления участия и дружбы, несмотря на лестные овации и встречи, Елена Петровна, войдя в свой кабинет и увидав неожиданные сооружения негодяя-столяра Коломба (недоконченный шкаф с двойным дном и какую-то перегородку на шалнерах, которая, впрочем, не двигалась из-за отсыревшего дерева), пришла в такое негодование, так взволновалась, что в тот же вечер слегла... Три недели она боролась со смертью. Опять европейские доктора объявили ее на смертном одре, и опять она их поразила, внезапно оправившись, в то время как доктор возвестил присутствующим последнюю агонию.

     И хотя непосредственная опасность миновала, но, тем не менее, по мнению врачей, она была бы приговорена к неминуемой смерти, если бы осталась в Мадрасе. Ходить она не могла совсем. Ее подняли на кресле на пароход и отправили в сопровождении знакомого доктора, плывшего тоже в Италию, с двумя не то слугами, не то компаньонкой и секретарем-туземцем, обратно в Европу.

     Олькотт с нею поехать не мог: с трудом были собраны средства на ее путешествие. Да кроме того, по случаю всех этих передряг, в среде самого Общества поднялись такие интриги и волнения, что президент его, волей-неволей, должен был оставаться на своем посту.

     Совсем больная, нравственно разбитая, Елена Петровна достигла Италии в самом жалком душевном и физическом состоянии. Она поселилась возле Неаполя, в Торре-дель-Греко, желая уединиться так, чтобы никто и не знал, где она. Олькотт взял с нее слово, что она даже писать никому не будет, кроме самых ей близких... Он думал, что так скорее утихнут толки и забудется кутерьма, поднятая происками индо-иезуитов.

     Пребывание ее в Торре-дель-Греко явилось одним из печальнейших эпизодов ее жизни... Но, разумеется, вынужденное отчуждение от нее всех ее друзей не могло продолжаться долго: ее скоро разыскали, и посыпались на нее отовсюду уверения в преданности и приглашения. В то же время в Индии непричастные к этому делу члены Общества подняли целый бунт против Олькотта, требуя ее адрес, не признавая никакого представительства, ни авторитета помимо ее.

     Узнав, что отчасти на здоровье Блаватской подействовали нелепые обвинения в том, что она "измыслила никогда не существовавших раджа-йогов", индусы засыпали ее письмами, а журналы -- заявлениями об их доподлинном существовании. Из Негапатамы, страны по преимуществу пандитов (ученых), пришло послание за 70-ю подписями, перепечатанное во всех теософских журналах.<32> Вот вкратце его содержание:<33>

     "Мы, нижеподписавшиеся, были несказанно удивлены, ознакомившись с "Отчетом лондонского Психического общества о теософии". Настоящим заявляем, что существование махатм никоим образом и никем не измышлено. Наши прапрадеды, еще задолго до мадам Блаватской, были убеждены в их психической силе, ибо знали их и сообщались с ними. И сейчас в Индии есть множество лиц, не имеющих никакого отношения к Теософскому обществу, но находящихся с ними [махатмами] в постоянных сношениях. Мы располагаем многими доказательствами существования и деятельности этих "высших существ". Пусть мистер Ходжсон и его "комитет" поищут правду поглубже, и тогда может быть сами найдут, что поторопились и составили ошибочное заключение. ... Он, со своим комитетом, выказал величайшее невежество в истории Индии и индийцев, а за ними и пресловутое Общество психических исследований совершило грубейшую ошибку, не оправдав надежд, возложенных на него мистиками".

     Помимо таких официальных заявлений, Елена Петровна получила множество дружеских протестов против ее затворничества и того, чтобы она придавала слишком большое значение поверхностным заключениям неопытном следователя (которого, скажем в скобках, сама же и потребовала для разбирательстве в Адьяре) и готовности Общества психических исследований им верить. Она сама писала родным своим из Вюрцбурга, куда переселилась летом по настоянию многих друзей:

     "Я понимаю, что Психическому обществу на руку такая передряга. Оно бьет на то, чтобы не расходиться с европейской наукой. Так как же оно могло бы честно и безбоязненно заявить, что все наши феномены -- результаты не обманов, а сил, европейским ученым совершенно неизвестных и непонятных. Это было бы для них опасно: вооружило бы против психистов главные общественные силы Англии, научные корпорации и духовенство. Лучше уж нас, теософов, которые ничего не боятся и идут вразрез с рутиной своей прямой дорогой постараться затоптать!.. Ну вот я и обманщица, и шпионка! Я у них как бельмо на глазу, потому что не своя, а русская; вот и произвели в оплачиваемого агитатора. Господи! Узнаю свою вечную долю: d'avoir la reputation sans en avoir eu le plaisir [пользоваться дурной славой, не имея от этого никакой выгоды]. Уж хоть бы, в самом деле, родной России какую пользу принесла, а то всего только и было, что отрицательная польза: почти все редакторы лучших газет в Индии -- мои друзья-приятели -- прекрасно знали, что каждое их слово против России режет меня по сердцу, ну и воздерживались! Вот и вся моя услуга родине, навсегда потерянной..."

VIII

     Визиты и письма многочисленных "друзей" скрашивали жизнь Е. П. Блаватской. В Вюрцбурге ее снова посетили русские знакомые и, разумеется, Всеволод Соловьев, который целых шесть недель прогостил там, и, хотя ныне он пишет ("Русский Вестник", 1892 г.) совсем другое, но письма его того времени доказывают, в каком восторге он был от психических сил моей сестры.

     Возвратившись в Париж, он писал ей самые дружеские письма, где сообщал о своих разговорах о ней с мадам Адам и известным доктором Шарлем Рише; о том, что он их обоих окончательно "убедил в действительности" ее личной силы и "феноменов, исходящих от нее", и сулил ей скорый "триумф, от которого похерятся все психисты..."<34>

     Такие дружеские проявления полного доверия радовали Елену Петровну, не позволяя ей даже предполагать грядущих новых огорчений. Она, к несчастью, не умела ни любить, ни страдать вполовину. Обманываясь в людях, которым верила, она страдала глубоко, гораздо более, чем большинство их того заслуживало.

     Хотя у нее было много тревог и в Вюрцбурге, и болела она в ту зиму крепко, однако, несмотря на все невзгоды, ее новое сочинение "Тайная доктрина" очень быстро подвигалось. В октябре она писала Синнету:

     "Я очень занята "Тайной доктриной". То, что было в Нью-Йорке (имеются ввиду картины психографического ясновидения, или "внушения", -- как она их сама называла), повторяется еще несравненно яснее и лучше!.. Я начинаю надеяться, что эта книга отомстит за нас. Такие предо мной картины, панорамы, сцены, допотопные драмы!.. Еще никогда я лучше не слышала и не видела".

     Графиня Констанция Вахтмейстер, вдова министра иностранных дел в Стокгольме, поселилась в эту зиму с Еленой Петровной Блаватской и с той поры с нею почти не разлучалась, отдав всю    жизнь <  , состояние и время пропаганде учения.<35>

     Рано потеряв любимого мужа, она тоже, было, увлеклась спиритизмом и сама была медиумом. Но углубившись в теории    теософов <   относительно вреда и опасности медиумического состояния, она поборола в себе это свойство и всей душой предалась теософии и оккультизму.

     "Я убедилась", -- писала она мне, -- "что человек имеет двойственную природу, и что для некоторых избранных, умеющих развить свои силы до возможного совершенства, открываются новые широкие и светлые горизонты, недоступные другим. Они именно те, о которых так красноречиво повествует св. Павел: те, для коих не существует ни времени, ни расстояния. Бывают еще такие счастливцы, прирожденные оккультисты, которые от рождения одарены свойствами, облегчающими достижение такого высшего духовного развития. Такова Блаватская. Я в этом совершенно убедилась".

     Далее следует описание "изумительных" способов и приемов Блаватской при занятиях ее. Как в прежние времена Олькотт и Джадж описывали ясновидение и феномены, сопровождавшие написание "Изиды" в Америке, точно так же описывает и графиня Вахтмейстер рождение на свет в Вюрцбурге "Тайной доктрины"...

     Чуждаясь этой "сказочной", так сказать, стороны жизни и деятельности Блаватской, мы не будем передавать ее рассказов,<36> но не можем не выразить удивления по поводу сходства их с рассказами первых ближайших сотрудников Елены Петровны. "Феномены духа", по свидетельству графини, составляли обыденные явления их жизни в Вюрцбурге, а потом в Остенде. Они были так обычны, что она никогда не удивлялась, когда Елена Петровна заранее предупреждала ее о содержании писем, которые получались на следующий день, или заранее просила ее отвечать то-то и то-то на будущие запросы. Мы, ее близкие, всегда удивлялись, как в этой необыкновенной женщине вмещались, казалось бы, не совместимые крайности: проникновение мыслей, знание будущего и вместе с тем детская наивность, простодушие, легковерие и незнание людей. И, Боже мой, как часто, благодаря последним свойствам своим, сестра моя доверялась недостойным людям и пила из-за этого горькую чашу!

     Размеры этого биографического очерка не позволяют мне останавливаться на новой сложной интриге, именно в это время разразившейся над головой Елены Петровны. Человек лживый, честолюбивый и мстительный, чаявший добиться того, чего получить не мог, озлобившись на нее, подстроил нехорошее, изменническое, обманное дело, желая окончательно скомпрометировать ее во мнении некоторых ее последователей и рассорить с самыми близкими ей людьми. Если это ему и не удалось, то все же сильно отразилось на спокойствии Блаватской и, разумеется, на ее здоровье. По всей вероятности, ему даже удалось отнять у нее несколько лет жизни. Чем этот "преданный друг", как он сам себя постоянно называл, уверяя, что никогда не изменит своих дружеских чувств, и может ныне по праву гордиться!..

IX

     Болея телом и душою, Блаватская несколько раз в течение этих двух лет принималась отпрашиваться "в отставку", уверяя, что, устранившись от прямого участия в администрации Теософского общества, она тем самым лучше ему послужит, имея больше времени писать... Но никто ни в Англии, ни в Америке, ни в Индии и слышать не хотел об этом. Напротив, европейские члены Общества усердно призывали ее принять на себя исключительное представительство в Европе, предоставив Олькотту Индию. А из Индии летели к ней усердные призывы и мольбы не оставлять их и возвратиться в Адьяр. Последнее было немыслимо, поэтому она понемногу склонялась к Англии, боясь туда сразу перебраться из-за климатических условий. Но, по ее собственным словам, ее лондонские последователи все чаще и усерднее наезжали к ней за инструкциями, используя при этом все меры воздействия на ее окончательное решение перебраться за Ламанш и издание у них нового "Теософиста".

     В то время сестра моя опять летом гостила у своих верных друзей Гебхардов в Эльберфельде, где свиделась со мной и старшей моей дочерью, и с нами же окончила сезон на морских купаниях в Остенде. Туда на поклон к ней заезжало множество посетителей из Германии, Франции и Швеции, но более всего из Лондона по делам. Там уже приступали к печатанию первой части "Доктрины". Кроме того, Синнет писал свою книгу о жизни Е. П. Блаватской и несколько раз приезжал совещаться о ней. На зиму же к ней снова приехала графиня Вахтмейстер, и с той поры ни она, ни мадам Гебхард ее не оставляли, чередуясь, дежурили возле нее до самого ее переезда в Лондон, неустанно ухаживая за ней в болезнях и помогая в трудах. За помощниками по научным занятиям вообще дело теперь не стояло. Из Лондона к ней то и дело являлись люди науки, доктора и профессора, желавшие заранее познакомиться с содержанием ее новой книги, предлагая свои услуги и помощь. Были и такие, что приезжали издалека: из Стокгольма, из Швейцарии, из Америки.

     Вообще одну ее теперь никогда не оставляли. И слава Богу, что было кому позаботиться и поберечь ее: к весне она опять перенесла тяжелую болезнь... Остендские доктора уже готовы были уложить ее в гроб, но врач Аштон Эллис, из Лондона, не допустил до этого.

     Узнав из телеграммы графини Вахтмейстер, что Блаватской очень дурно, он, бросив все, тотчас переплыл канал и целую неделю неотлучно при ней находился, за что и поплатился прекрасным местом при Вестминстерской больнице. Он, не задумываясь, самовольно бросил службу, чтобы помочь женщине, которую, надо заметить, знал не лично, а только по ее творениям и делу.

     В конце апреля (1887 г.) друзья перевезли Елену Петровну в Англию, окружив переезд ее всевозможными заботами, перенося ее в креслах на пароход и в вагон, заранее приготовив для нее прелестную виллу в Норвуде, среди цветущей местности, вполне заменявшей дачу.

     Тут закипела работа.

     Тотчас же приступили к изданию нового журнала и к образованию особого отдела лондонского Теософского общества, под названием "Ложа Блаватской". В лондонском Обществе председательствовал Синнет; но теперь местные теософы находили, что главенство обязательно должно перейти к основательнице Общества, и сам Синнет ее просил об этом. Но она решительно отклонила это предложение, резонно заявив, что ей в таком случае пришлось бы бросить "Доктрину"... Она вскоре и без того завалила себя делами, работая не меньше, чем прежде в Адьяре. Своим она писала, извиняясь за короткие письма:

     "Вы подумайте сколько у меня неотложного, ежедневного дела! Издавать мой журнал "Люцифер", писать статьи в парижский "Лотос", в нью-йоркский "Путь", в мадрасский "Теософист", который без моих статей (как жалуется Олькотт) потерял слишком много подписчиков; продолжать второй том "Тайной доктрины", да поправлять по пяти раз корректуры первого тома; да принимать по двадцати и тридцати человек, ежедневно являющихся за делом и без дела. Ведь тут не 24, а 124 часа в сутки не хватит... Не бойтесь: не пишу, значит здорова, сравнительно! А то сейчас напишут другие. Вон видели вы на обложке журнала "Лотос" сенсационное заявление, что он издается "sous l'inspiration de Н. Р. Blavatsky" ["вдохновляемый Е. П. Блаватской"]?.. А какое там "inspiration" ["вдохновение"], когда некогда в него иногда и слова написать!.. Получаете вы его?.. Я для вас обеих подписки взяла, а третью -- для Каткова. Пусть хоть взглянет. Я Каткова просто обожаю за его патриотизм! Молодец. Режет правду. Такие статьи, как его, делают честь всей России. Я уверена, что, если бы родной дядя<37> жив был, он нашел бы в них отголосок собственных мыслей..."

     "Что вы на меня напали за то, что я свой журнал Люцифером назвала?" -- пишет она в другом письме. -- "Это прекрасное название! Lux, Lucis -- свет; ferre -- носить: "Светоносец" -- чего лучше?.. Это только благодаря мильтоновскому "Потерянному раю" Люцифер стал синонимом падшего духа. Первым честным делом моего журнала будет снять поклеп недоразумения с этого имени, которым древние христиане называли Христа. "Эасфорос" греков, "Люцифер" римлян, ведь это название Утренней Звезды, провозвестницы яркого света солнечного. Разве сам Христос не сказал о себе: "Я, Иисус, звезда утренняя" (Откровение св. Иоанна, XXII, 16)?.. Пусть и журнал наш будет, как бледная, чистая звезда зари предвещать яркий рассвет правды -- слияние всех толкований по букве в единый по духу свет истины!"

     В ту же осень открыли теософскую типографию и отдельную контору в центре торгового Лондона, в Сити. Начали, кроме ежемесячного журнала, издавать еженедельные брошюры "T. P. S." -- их аббревиатура равно может означать "Theosophical Published Siftings" или "Theosophical Published Society" ["Издание теософских исследований" или "Издание Теософского общества"]. Такое большое дело вскоре обратило на себя внимание даже лондонской прессы и публики, привычных к активным проявлениям общественной .

     Обратило и английское духовенство внимание на успехи нового учения и быстрый рост Теософского общества. Но надо отдать ему должное: оно не позволило себе тех излишеств, на которые пустились индошотландские иезуиты в Мадрасе.

     Хотя, по инициативе представителей епископальной церкви, в Лондоне и прошло несколько бурных митингов, однако, прекрасное, выдержанное в христианском духе письмо, опубликованное Е. П. Блаватской в "Люцифере" под заглавием "Lucifer to the Archbishop of Canterbury" [Люцифер архиепископу Кентербрийсскому], прекратило всяческие препирательства. Оно доставило, по собственному заявлению примаса Англии, "если не учению теософов, то его проповеднице" полную его симпатию и уважение...

     На многолюдных собраниях Теософского общества нередко присутствовало духовенство, их посещала и сама супруга епископа Кентерберийского.

     Вещие видения Елены Петровны не прекращались. В начале июля 1886 года мы были удивлены письмом ее (из Остенда), в котором она просила дать ей подробности о смерти А. М. Бутлерова. Это письмо было получено в то же время, как извещение о его кончине появилось в столичных газетах. Оно было написано ею в самый день его смерти, как известно, последовавшей в имении покойного профессора, в Казанской губернии. В июне же следующего года я, живя в Петербурге, получила от сестры следующее письмо:

     "Я видела странный сон. Будто мне принесли газеты, я открываю и вижу только одну строчку: "Теперь Катков действительно умер". Уж не болен ли он? Узнай, пожалуйста, и напиши... Не дай Бог!"

     М. Н. Катков тогда был в Петербурге, но о болезни его еще не говорили. Однако заговорили недели через две-три, и вскоре все газеты наполнились его именем. Ему становилось все хуже и хуже, пока не наступила развязка: Катков действительно умер! -- как увидела Блаватская в своем вещем сне.

     Стоит привести здесь и письмо ее к Н. А. Фадеевой. Вот оно вкратце:

     Maycot, Crown-Hill, Upper Norwood, 5 августа 1887 г.

     "В большом, я милый друг, горе! Эта смерть Каткова просто в туман какой-то привела меня. Думаю, думаю и сама не разберусь. Ну, "что мне Гекуба и что я Гекубе"?.. Ну, поди же! Словно с ним хороню всю Россию... Да, смерть этого великого патриота и смелого защитника многолюбимой мною матушки-России сбила меня с колеи. Обидно!.. Страшно обидно, что вот только проявится из ряду вон русский человек -- Скобелев ли, Аксаков, кто другой -- так и прихлопывает смерть в самую нужную минуту. Ведь не подыхает же Бисмаpк, Баттенберг, болгарские регенты или Солсбери, и tutti quanti [все прочие], нет? А всѕ наши. Чем был для России Катков теперь только можно видеть и сообразить: вой радостный раздается из всех журнальных редакций. Только две -- "Pall-Mаll" и "St. James Gazette" благородно отозвались: какое бы-де бремя с нас не сымала эта смерть, но "желательно было бы, чтоб в Англии нашлись такие два-три патриота, каким был Катков..." "Давайте и нам побольше Катковых, тогда Англия будет лучше преуспевать..." Писала сейчас письмо в редакцию его, надо было! Семь лет ведь работала для "Московских ведомостей" и для "Русского вестника"... Хоть, вероятно, и не поверят искренности моей печали, а я писала, что чувствую... Тот не патриот и не русский человек, кто не сознает в эти тяжелые для России дни, что эта утрата для нее незаменимая! Много у России "правителей" да кандидатов на них, но другого такого верного стража ее национальных интересов -- нет! И долго еще, может быть, не будет. Господи! что за несчастие преследует Россию?.. Словно темные силы опутали ее невидимой сетью... И некому теперь более разрушать эти петли могучим, правдивым словом прозорливого патриота!.. Для меня, потерявшей всякую надежду увидеть родную Русь, вся моя любовь к ней, все горячее желание видеть ее торжествующей над врагами, сосредоточивалось и как бы отсвечивалось в передовых статьях Каткова. Кто так напишет, как он писал?.. Кто же теперь, когда и он, и дядя, и Аксаков, и все, все ушли. Кто сумеет разгадать, кто посмеет рассказывать, как они разгадывали и указывали России на козни против нее?.. Пропала Россия!.. Потеряла своего лучшего защитника и путеводителя, своего вождя на поле политики. Да, правда, "закрылось навеки бдительное око патриота", как дракон оберегавшего интересы нации, и лишь теперь поймут, чем Катков был для царя и отечества. Стало быть был он опасным и попадал метко, когда все иностранные дипломаты и пресса дрожали при его имени, -- как теперь дрожат от радости, что избавились. Лафа-де нам теперь будет дурачить Россию...

     "Счастливые христиане православные, могущие искренно пожелать покойному: "царствие, тебе, небесное, великий патриот!" Я же могу только из глубины души пожелать ему "вечную память" в сердцах всех любящих родину русских.

     "Ставит эта родина, Россия-матушка, статуи да памятники своим поэтам, музыкантам, авторам. Поставит ли Москва первопрестольная памятники тому, кто, думаю, сделал для России своим могучим словом не менее, чем Минин и Пожарский сделали мечами. Лучше бы вместо театральных эффектов погребения, с венками от Национальной Лиги республиканской Франции, доказала Россия, что не зарастет в сердцах верных сынов ее тропа к его могиле. Пусть запомнят наши дипломаты его указания, да на деле докажут, что уроки его не пропали даром, а раскрыли им глаза. Пусть не допускают, чтобы Россия была отдана на посмеяние Европы, благодаря свинопасам -- регентам, да Миланам, австрийским холопам. А зарастет тропа в их памяти, то да будет им стыдно!..

     "Вот, что я им написала... Может дурой назовут?.. Ну, пущай дура. Зато не лицемерно, от сердца высказалась.

     "Пока жива -- ваша всегда... А коли позволят там -- так и после Нирваны все ж ваша. Е. Б."

X

     Очень обижали Е. П. Блаватскую неверные сведения, печатавшиеся о ней в России. Эти известия бывали до того курьезные, что она неоднократно даже обвинялась в убийствах и т. п. уголовных преступлениях. Отвечать на такие басни она никогда не хотела. Но ее сторонники не раз пытались возражать на "отечественную клевету" на уважаемую проповедницу. Однако безуспешно: их протесты в России к сведению не принимались, а бросались редакторами, вероятно, в печку...

     Тем не менее раз или два ее близкие, возмущенные нелепостями, возводимыми на нее, должны были вмешаться, но никогда их законных протестов не принимали те органы, где были даны о ней ложные сведения.<38> Раз даже сама Елена Петровна написала возражение, но и его отвергла наклепавшая на нее газета... Она была очень омрачена и по этому поводу писала:

     "Ну что это они все врут?.. Откуда они взяли, что я собираюсь упразднять христианство и проповедовать буддизм? Если б читали в России что мы пишем, так и знали бы, что мы проповедуем чистую христоподобную теософию -- познание Бога и жизненной морали, как ее понимал сам Христос. В третьем ноябрьском номере "Люцифера" за 1887 год моя статья ("Эзотерический характер Евангелий"), где я так возвеличиваю проповедь Христа, как дай Бог всякому истинному христианину, не зараженному папизмом или протестантскими бреднями. Много они знают, что проповедует Блаватская!.. Объявляют: "построила капище в Лондоне и посадила в него идола Будды!.."

     "Выдумали вздор! Сами они идолы, вот что! Уж если репортеры их городят пустяки, так имели бы мужество печатать возражения. Уж, кажется, я необидное нимало, самое добродушное письмо написала, а у N и его поместить добросовестности не хватило?.. Ну, Бог с вами, милые соотечественники!.."

     С каждым днем лондонскому Теософскому обществу все больше прибавлялось работы, и само оно разрасталось не по дням, а по часам. Вскоре и вторая штаб-квартира, снятая на два года на Лэнсдоун Роуд, возле Кенсингтонских садов, и размещенная в гораздо большем доме, чем первая, стала мала. Задумали найти такой дом, в котором возможно было бы отвести отдельную залу для собраний на 300-400 человек и, кроме того, устроить кабинет или павильон в саду с одной дверью, без окон, покрытый вместо крыши куполом голубого стекла. Он предназначался для занятий по оккультизму членов Эзотерической секции, с открытием которой у Елены Петровны прибавилось хлопот, связанных с проведением два раза в неделю устных занятий. Она лично давала уроки присутствующим "эзотеристам" и следила за их правильной передачей отсутствующим, рассылая конспекты, с чертежами и вычислениями, всем, записавшимся в ее Секцию.

     В начале зимы 1889 года Блаватская стала очень редко и мало писать своим. Я укоряла ее за это, вопрошая: "чем уж так ужасно занята, что ни слова не пишешь?"

     Елена Петровна ответила в характерной ей манере.

     "Друг и сестра! Твой неосмотрительный вопрос поразил нас, как бомба, начиненная наивным незнанием активной. Я, как прочла твое Козьма-Прутковское изречение, так созвала своих и перевела им его на язык Шекспира. А как перевела, так Барт, Арчи, Райт, Мид, графиня и весь мой домашний штат в разные стороны в обмороке попадали от твоего диффамационного вопроса... Чем занята? Это я-то?!.. Да если есть на свете перезанятая жертва, так это твоя сестра горемычная. Вот пересчитай, Зоил бессердечный, мои занятия: каждый месяц пишу от 40 до 50 страниц эзотерических инструкций, -- наставления в тайных науках, которые не могут печататься, а несчастные пять-шесть добровольцев-мучеников эзотеристов должны по ночам сидеть, рисовать, писать и на машине литографировать, всего только в число 320 экземпляров... Я же должна все пересматривать, что бы не ошиблись и не осрамили моих оккультических занятий. Ведь у меня учатся седые ученые, каббалисты и франкмасоны, как ты сама видела. Потом издание "Люцифера" на мне лежит: от передовой статьи более или менее забирательной за моей подписью, до корректуры. "Revue Theosophique" тоже моя графинюшка Адемар присылает, и ей помочь надо! Да и самой кушать: значит еще и хлебную статейку в чужие журналы поставить надо. Да приемы по субботам, да митинги каждый четверг, с учеными расспросами, со стенографом за спиной, да двумя-тремя репортерами по углам, тоже время-то берут?..

     "К каждому четвергу ведь и приготовиться надо, потому что не с улицы люди приходят, не неучи, а такие господа, как электрик Кинхланд, как доктор Уильям Бенет, как натуралист Картерблэк. Я должна быть готова защищать теорию оккультизма против прикладных наук так, чтобы по отчету стенографа прямо можно было печатать в нашем новом специальном ежемесячном журнале под заглавием "Transactions of the Blavatsky Lodge" ["Труды ложи Блаватской"].

     "Спохватились мои теософы, написали, видишь ли, циркуляр по всему белому свету: "H. P. B.<39>-де стара и больна. Помрет H. P. B., тогда -- свищи! Некому будет нас уму-разуму учить, тайной премудрости. Давайте-ка сделаем складчину на расходы"... И вот -- сделали. Один стенограф да издание стоят им более 40 фунтов стерлингов в месяц. А "Н. Р. B." сиди с продранными локтями, без гроша в кармане, да отдувайся за всех -- учи их! Уж конечно я сама ни гроша не приму за такое учение!.. "Серебро твое да будет тебе на погибель, ибо ты помыслил приобрести дар Божий за деньги", -- говорю я тем, кто воображает купить божественную мудрость веков за фунты и шиллинги..."

     "Забирательные" статьи Елены Петровны Блаватской весьма часто касались России и русских, и очень жаль, что для таковых не находилось переводчика. Более верное представление о ней имели бы ее соотечественники, если бы могли прочитать такую статью, какой разразилась она по поводу глупейших британских "митингов негодования" относительно наших "жестокостей в Сибири" и наших "притеснений евреев". Статья эта опубликована в журнале Блаватской ["Люцифер", июнь, 1890] под заглавием "Бревно и сучок". Или ту, что она написала по поводу катастрофы 17 октября... Даже последнее печатное слово Е. П. Блаватской, появившееся уже после смерти ее, в майском номере "Люцифера" за 1891 год, касалось нашей русской царской семьи. В статье, озаглавленной "Истинное Величие", она пишет:

     "Погребение г-жи Стреттер, англичанки, бывшей няни детей покойного Императора Александра II, произвело, два-три дня тому назад, большое впечатление на жителей Петербурга. Государь Александр III, герцогиня Эдинбургская и все остальные их братья, великие князья Российского Дома, следовали за гробом этой простой женщины пешком, а государыня императрица ехала в траурной карете... Вот прекрасный урок и пример сердечного внимания, который двор королевы Виктории -- бездушный раб формализма и этикета -- должен бы принять во внимание и призадуматься над ним глубоко".

     Примечательно, что рядом с этими последними словами, вышедшими из под пера Елены Петровны Блаватской, помещено первое, поспешное извещение о ее собственной кончине...

     Это траурное извещение поражает тем сильнее читателя своей неожиданностью, что в той же самой книге (и даже на той же самой странице) кончается статья, подписанная ее инициалами "Н. Р. В." ("Цивилизация, как смерть красоты в искусстве"), а другая, "Мои книги", открывает тот же номер журнала -- статья, в которой она сама с такой строгостью относится к своим сочинениям, с какой никогда не разбирал их ни один критик.

XI

     На втором году переселения Блаватской в Англию она познакомилась с той талантливой и преданной женщиной, которая ныне, по смерти провозвестницы теософского учения, стала главным ее оплотом и двигателем в Англии. Я говорю о миссис Анни Безант, ораторе-писательнице, которая приобрела широкую известность в Англии еще до того, как она познакомилась с Блаватской.

     Вот что последняя писала о ней осенью 1889 года.

     "Война у меня с материалистами и атеистами хуже, чем когда-нибудь!.."

     "Восстали на меня все либеральные безбожники, все "свободомыслители" -- друзья Брэдлоу -- за то, что я, будто бы, совратила с пути истинного их возлюбленную Анни Безант. Правда, что я из этой правой руки атеиста Брэдлоу, материалистки убежденной и деятельной, сделала наиярейшего теософа. Она теперь тоже меня называет своей спасительницей, как и Гебхарды, как и маркиз Шифре<40> и прочие бедняги, сбитые с толку нашими недомыслимыми мыслителями... Прочтите ее profession de foi [символ веры]: "Почему я стала теософом", брошюру, где она объясняет, почему она сделалась убежденным теософом. Она прочла эту исповедь в зале, где собралось две тысячи человек, все больше члены Общества свободомыслия, между которыми она занимала, после лидера его Брэдлоу, самое видное место. Ее обращение как громом поразило Англию! Прочтите вырезки из газеты, которую посылаю.

     "Церковники так обрадовались ее отречению от безверия, что даже позабыли свою ненависть ко мне и хвалят теософию!!! Вот так происшествие! Но что это за сердечная, благородная, чудесная женщина! И как она говорит! Слушаешь и не наслушаешься! Демосфен в юбке!.. Это такое приобретение, что я не нарадуюсь! У нас именно не доставало красноречивого оратора. Я говорить совсем не умею. А это -- соловей какой-то! И как глубоко умна, как всесторонне развита! Она пренесчастная была... Уж эта помощница не изменит ни делу, ни даже мне".

     Блаватская была права: с такой сотрудницей она могла бы отдохнуть и успокоиться, если бы дни ее не были сочтены. Переход в лагерь   теософов   этой "заступницы пролетариев", этой проповедницы рабочих классов, обожаемой лондонскими бедняками, известной всей Англии своей педагогической деятельностью, наделал большое волнение в социалистических кругах и во всей прессе. Ист-Энд -- это лондонское царство нищих, особенно его несчастные работницы, рабыни фабрикантов-кулаков, возопили, думая, что она их покидает... Но эта энергичная женщина успокоила их, объявив, что, напротив, сделавшись членом Общества, одна из главных целей которого практическая филантропия, она будет им еще лучшей помощницей и слугой.

     Она сдержала слово. С ее помощью первые значительные деньги, предоставленные в распоряжение Е. П. Блаватской на благотворительность одним богатым членом ее Общества,<41> 1000 фунтов стерлингов, были пущены на долгосрочное приобретение дома в Ист-Энде, где был открыт приют для женщин-работниц.

     Открытие этого клуба-приюта на 300 женщин с дешевейшим, если не вполне даровым прокормлением, с даровой библиотекой, воскресными уроками, швейными и другими машинами; вдобавок с 40, почти бесплатными, кроватями для женщин в нем, преимущественно сирот, -- произвело самое лучшее впечатление и дало много прозелитов Теософскому обществу.

     К тому времени вышли из печати, один за другим, два тома "Тайной доктрины", лестными отзывами о которой положительно переполнялась вся английская и американская пресса, нашедшая отголоски во всей Западной Европе. И, вслед за ними, "Ключ к теософии" и "Голос безмолвия", труды, окончательно давшие имени Е. П. Блаватской почетное место не только в теософском мире, но и в науке, и во всемирной литературе.

     Но вслед затем доктора объявили сильно занемогшей Елене Петровне, что она не переживет весны, если не даст себе продолжительного полного отдыха; что доработалась она до крайне опасного истощения мозга и перенапряжения нервной системы.

     В феврале 1890 года ее едва живую отправили в Брайтон, на морской берег, где целый день катали в ручной коляске, не позволяя ни на минуту ничем заниматься, даже читать или писать письма.

     Два месяца отдыха немного восстановили ее силы, но, к сожалению, не надолго, потому что не далее как в мае она снова принялась за многочисленные свои занятия.

     К этому времени ближайшими сотрудниками Блаватской (графиней Вахтмейстер, Анни Безант, братьями Китлей и пр.), жившими с нею постоянно под одним кровом, было подыскано новое помещение для их общежития -- "штаб-квартиры Теософского общества", как гласит надпись над главным входом. Три дома, соединенные садом, на цветущей улице Авеню Роуд в парке Регента. К главному большому дому была пристроена одноэтажная зала для собраний;<42> там же было прекрасное помещение для Е. П. Блаватской на нижнем этаже; а на верхнем -- комнаты для проживающих с нею пяти или шести дам и трех-четырех ее личных секретарей.

     Такого роскошного помещения еще не было у нее в Лондоне. Но, входя в него, Елена Петровна сказала:

     -- Не проживу я долго в этом доме: нет на нем моего числа -- цифры 7. Отсюда меня вывезут -- на сожжение!<43>

     Так оно и сталось. Хотя ее убеждали, что в их помещении, на другом доме, есть N 17, и что 19 (номер ее главного дома) тоже счастливое число, но она качала головой и возражала, улыбаясь:

     -- Я ведь и не считаю смерть несчастьем! Страдая, как я, можно ли считать освобождение от тела -- несчастьем? Окунуться в бестелесный покой, в блаженную нирвану, что может быть желанней?.. Лишь бы докончить дело, дописать третью и четвертую книгу "Доктрины"! Тогда можно и отдохнуть...<44>

     В июле 1890 года Елена Петровна переехала на Авеню Роуд, а в мае следующего года ее не стало.

     В ту весну, после страшно суровой для Англии зимы 1891 года, в Лондоне начались повальные эпидемии. В особенности свирепствовала инфлуэнца, которой переболели решительно все в теософской штаб-квартире. Заболела и Блаватская, что не помешало ей все время заботиться о других больных и интересоваться всеми. Одиннадцатого апреля, в четверг, день их собрания, она в последний раз была в зале заседаний, но в ту же ночь слегла. Однако утром порывалась "работать". У нее, как всегда, были неотложные письменные дела, но не могла уже встать: у нее оказалось 40 градусов жару.

     Через неделю, однако, она поправилась и снова села за свой письменный стол. Ей надо было отвечать на приветственные телеграммы из Америки...

     Первые успехи Е. П. Блаватской начались в Соединенных Штатах. Они же доставили ей и последние удовольствия и лавры в этой жизни. Из Бостона два дня кряду посылали ей телеграммы со съезда американской секции Теософского общества, куда она отправила делегатами от лондонского Общества миссис Безант и д-ра Арчибальда Китлей. Она послала с ними письмо "к своим первообращенным братьям по теософии и согражданам"; как бы завет, как действовать им в будущем на преуспеяние их дела, и вместе с тем дружеское послание, которым, словно зная близкое грядущее, она прощалась с ними... Три раза было перечитано там это последнее ее письмо. И каждый раз чтение его побуждало слушавших передавать по телеграфу "основательнице и главной представительнице их Общества" чувства благодарности и сочувствия, и самые горячие пожелания здоровья. Последние письма с Бостонской конференции были получены, когда Е. П. Блаватская уже лежала в гробу, но телеграммы были прочитаны ею и доставили ей радостную минуту... Это действительно были не официальные сообщения, а глубоко прочувствованные приветы людей, искренно преданных, сочувствующих ее недугам и благодарных ей за труды ее.

     В первых числах мая Блаватская снова сильно заболела, вероятно простудившись. У нее сделалась ангина и бронхит, и всякие осложнения в груди, в горле. Однако, она мужественно боролась с одолевавшими ее недугами и все порывалась, до последней минуты, к своему письменному столу. Она даже скончалась подле него, "на своем посту", -- как говорят ее приверженцы, -- не в постели, а в своем кресле. Знаменательно, что в то самое утро, 8 мая, доктор всех обнадежил, найдя, что она вне опасности.

     Она оделась и хотела приступить к занятиям, но вдруг закрыла глаза, и во втором часу дня ее не стало.

     "Она ушла так тихо и мирно", -- напишет о ней очевидец, -- "что мы, стоявшие возле нее, даже не заметили, когда она в последний раз вздохнула... Великое чувство мира снизошло на нее и на нас, когда мы опустились на колени, поняв, что все кончено..."

     В блестящий майский день гроб, где покоилось тело основательницы Теософского общества, весь покрытый цветами, увезли на станцию Ватерлоо, а оттуда в Уокинг, где находится лондонский крематорий. Не было никаких торжественных шествий, по непременному ее желанию никто даже не надел траура. Только у дверей пекла, которое должно было превратить в прах ее тело, было произнесено несколько слов благодарности и последнего привета "творцу и вдохновительнице теософского движения, учившей своих последователей жить честно, чисто и деятельно, -- на пользу другим и в преуспеяние своего вечного бессмертного духа!.." Так сказано было в речи над ее телом.

     Прах ее разделен на три части, которые хранятся в урнах в Нью-Йорке, Адьяре и Лондоне -- в собственных апартаментах Блаватской, сохраняемых в память ее нетронутыми и необитаемыми.

     Невозможно перечислить всех демонстраций, речей и статей, появившихся в возвеличение и похвалу покойной сестры моей.<45> Всюду собираются пожертвования для стипендий в школах, для библиотек, для литературного фонда имени Блаватской: "Н. Р. B.'s. Memorial Fund" достиг в Индии, Америке и Англии очень значительных цифр. Но всего замечательней были по ней поминки и богослужения на Цейлоне. Там открыты три стипендии ее имени в женских училищах, но кроме того одето несколько странствующих монахов и накормлено около 3000 нищих. Везде в Индии, Америке и Англии, во всех теософских центрах, решено поминать каждую годовщину ее смерти -- благотворениями, чтением ее сочинений на торжественных митингах и милостыней. День этот назван "Днем Белого Лотоса".

     По нашему мнению, одно из лучших надгробных слов Е. П. Блаватской сказано в дельной статье публициста Стэда, в его "Журнале журналов", за июнь 1891 г., где на первой странице помещены четыре ее портрета.

     "Не говорите мне о ее феноменах!" -- между прочим восклицает он. -- "Каково их значение, когда эта великая женщина, в наш век безверия, свершила феномен духовный, феномен небывалый, заставив многих самых образованных людей нашего поколения уверовать, что невидимый нам мир населен мыслящими существами, несравненно превосходящими нас разумом и истинными познаниями... Блаватская свершила это чудо! ... Населив вновь мир духа, обобранного современной наукой до бессмысленной пустоты, эта русская женщина, эта "шпионка", -- по мнению англо-индийского правительства, -- привлекла к сотрудничеству образованнейших лидеров общественного мнения и, уже в преклонных летах, удрученная страданиями, сумела обратить в прозелита такую незаурядную личность, как Анни Безант, годами ратовавшую за атеизм, а ныне прославляющую власть "махатм", покровителей теософского движения!"

     <1> В журнале "Русский Вестник" были опубликованы: "Из пещер и дебрей Индостана", "Дурбар в Лахоре", "Загадочные племена на Голубых горах" и др.

     <2> Писавшей под псевдонимом "Зинаида Р.".

     <3> Это был очень хороший, хотя несколько заурядный, пожилой человек, служивший в то время на Кавказе, куда он только что был назначен во вновь сформированную Эриванскую губернию вице-губернатором.

     <4> Раджа-йог -- великий мудрец. Раджа-йогов не надо смешивать с факирами или простыми фокусниками, показывающими удивительные феномены по всем городам Индии.

     <5> Данный случай был описан в журнале "Ребус" в очерке "Правда о Е. П. Блаватской", 1883 г., NN 40-48.

     <6> Будущий президент Теософского общества, соратник Блаватской по делам Общества с момента его основания.

     <7> Обратившую и в России на себя внимание благодаря статьям о ней профессора Вагнера в "Русском Вестнике".

     <8> Надежде Андреевне Фадеевой, родной сестре ее матери.

     <9> Джадж У. К., по образованию юрист, член Теософского общества, редактор журнала "Path", выходящего в Нью-Йорке.

     <10> Доныне "Разоблаченная Изида" еще не переведена на русский язык. [Биографический очерк написан в 1893 г., через два года после смерти Е. П. Б. -- Прим. ред.]

     <11> Брат знаменитого живописца, умерший в 1880 г. в Тифлисе.

     <12> Впоследствии г. Соловьев круто изменил свое мнение и всячески старался доказать противное. Но письма его, хранящиеся у меня, изобличают его фальшь. -- В. Ж.

     <13> За дядю своего Ростислава Андреевича Фадеева, двоюродного брата Александра Юльевича Витте и племянника Ростислава Николаевича Яхонтова.

     <14> Приезд и первое время пребывания в Индии превосходно описано в книге "Из пещер и дебрей Индостана", опубликованной в "Русском Вестнике". Это сочинение, написанное по-русски и подписанное псевдонимом Радда Бай, было переведено на английский язык.

     <15> Индийских грузчиков.

     <16> Это было время военных действий русских войск в Афганистане и во всем Закаспийском крае. Враждебные чувства англичан против России сильно обострились.

     <17> "Indian Mirror", "Amritta-Bazar-Patrika", "The Pioneer" и пр.

     <18> Впоследствии графиня Д'Адемар издавала теософский журнал под общим руководством Блаватской ("Revue Theosophique". Redacteur en chef H. P. Blavatsky). Оба, и муж и жена, до конца оставались преданными друзьями, вопреки ошибочным показаниям г-на Соловьева в журнале "Русский Вестник" за февраль 1892 г.

     <19> Вот отрывок из письма графини к Джаджу, которым она ему напоминает об одном из вечеров на вилле Гонжаг, где они у нее гостили ("Люцифер", июль, 1891).

     "Помните ли вы тот удивительный вечер, когда мадам Блаватская сидела в нашей гостиной, погруженная в задумчивость. Как она, встав, вдруг подошла к окну, отворенному в сад, и, махнув рукой, властным жестом вызвала издалека тихую музыку?.. Как эта чудная, сладостная гармония будто неслась, летела к нам из дальних областей небесного эфира, все ближе, все громче, и вдруг зазвучала полным аккордом над нами, в самой комнате, где мы сидели... Помните, как индус Могини тогда бросился к ее ногам и приложился губами к подолу ее платья?.. Этим поцелуем он выразил тот общий восторг, который все мы чувствовали к удивительному созданию, потерю которого мы никогда не перестанем оплакивать!.."

     <20> Звуковые феномены или "бросание аккордов", или же "звон астральных колокольчиков" слышался постоянно по произволу Елены Петровны. Куда она, бывало, махнет рукой, оттуда и летят гармонические звуки, будто аккорды арфы или другого струнного инструмента.

     <21> За 1-ое июля 1884 г. Приводим ссылку на эту публикацию лишь потому, что в таком необычайном деле именно в России дороги любые свидетельства авторитетных русских людей.

     <22> Урожденная Киреева. В английской и русской прессе более известная под заглавными буквами "О. К."

     <23> Германская ветвь существует и поныне под председательством тогда же избранного в Эльберфельде президента -- известного доктора наук Гюббе Шлейдена, издателя теософского журнала "Сфинкс".

     <24> Тут произошло, между прочим, и свидание г. Соловьева с махатмой Морией в его астральном теле, или с его "двойником", подробно описанное им во многих письмах, а также в отчетах Лондонского общества психических исследований.

     <25> Махатма -- "великая душа". Принятое название ученых раджа-йогов в Индии.

     <26> Во любом теософском журнале желающие могут найти описание этих и многих других, невероятных для большинства простых смертных, происшествий. Перечень их, засвидетельствованный очевидцами, есть также в книге Синнета "Случаи из жизни мадам Блаватской".

     <27> Он сам, судя по отчетам об этом деле (неоднократно освещенным в печати), не скрывал, что "ради христианских целей" не задумываясь подкупал слуг Е. П. Блаватской "для доставления нужных ему сведений".

     <28> Последние письма махатм получены в Лондоне после смерти Блаватской -- явное доказательство того, что, если кто здесь и лжет и фабрикует письма, то уж никак не она!

     <29> Им теперь и воспользовался г. Соловьев для забрасывания грязью светлой памяти Елены Петровны Блаватской в журнале, прежний издатель которого, М. П. Катков, так гордился сотрудничеством с нею!

     <30> Интересующихся действительным мнением г. Соловьева, которое он выражал в своих прежних письмах, отсылаю к моему ответу ему под заглавием: "Е. П. Блаватская и современный жрец Истины".

     <31> Этот адрес хранится в Адьярском архиве, а его копии разосланы во все ветви Теософского общества.

     <32> Их насчитывается более 20-ти названий, но преимущественно на английском языке.

     <33> "Бостонский Курьер", 18 июля, 1886.

     <34> Это письмо Вс. С. Соловьева к Е. П. Блаватской, из Парижа, от 8 октября 1885 г. и многие другие можно прочитать в моем памфлете: "Е. П. Блаватская и современный жрец Истины".

     <35> Графиня Вахтмейстер и теперь работает вместе с сыном своим, тоже посвятившим себя теософии. Граф теперь в Индии, а мать его с утра до вечера трудится, безотлучно находясь в Сити, в Лондонской конторе Теософского общества.

     <36> "Люцифер", июнь, 1891. К. Е. Вахтмейстер "В Вюрцбурге и Остенде".

     <37> Ростислав Андреевич Фадеев.

     <38> Точно так и "Русский Вестник" ныне, напечатав 29 глав нападок на нее г. Соловьева, отказался поместить их опровержение, которое я должна была издать отдельно. -- В. Ж.

     <39> "Н. Р. В." -- латинские заглавные буквы имени Елены Петровны Блаватской, которыми ее называли все близкие в Англии, по тамошнему обычаю.

     <40> Испанец, представитель мадридской ветви Теософского общества.

     <41> Такие пожертвования часто давали Блаватской возможность поддерживать многие благотворительные учреждения в Индии: школы, библиотеки Теософского общества; но в Англии она ничего еще дотоле не предпринимала общественного, довольствуясь лишь помощью бедным членам их братства.

     <42> Рассчитанная на 300 человек, но теперь ее перестраивают за невозможностью вместить всех желающих бывать на лекциях.

     <43> Елена Петровна Блаватская завещала, чтобы тело ее было кремировано.

     <44> Третья часть этого сочинения написана и скоро выйдет из печати; четвертой же уж никогда не появиться. Хорошо, что сочинение это в каждой части своей представляет отдельное, вполне самостоятельное целое.

     <45> Разумеется нашлось много и насмешников, и хулителей, но утешительно, что хвалы ее уму и деятельности опираются на сочинения ее и факты, тогда как брань ее врагов -- бездоказательна.

     Имя Блаватской, русской женщины, возбудившей такое мировое движение, не сотрется со скрижалей истории, а должно получить заметное место в числе деятелей конца XIX века.